Николай Пияшев - Воровский
Воровский смотрел на мелькавшие картины, но мысли его были далеко. В последнее время в Москве его начало угнетать безделье. Вернее, не безделье — случайные поручения у него были, — а отсутствие определенной работы, порученного дела. Ему надоело быть сторонним наблюдателем. Все работали, спешили куда-то, а он сидел и ждал, пока решится его вопрос. Вместо себя в Стокгольме он оставил Анжелику Балабанову и теперь тревожился, как она там справляется с посольскими обязанностями.
В Копенгагене его ждала также куча дел. В Дании скопилось много русских военнопленных, бежавших в свое время из Германии. Их нужно было устроить, облегчить их участь. Скоро должно прибыть советское судно «Океан» с посылками. Надо просить помощи у датского Красного Креста, чтобы военнопленным разрешили вручать посылки.
Есть и другие неприятности. Датское правительство начало пускать в лагеря русских военнопленных белогвардейских офицеров, которые вербуют солдат в свою армию. Придется заявить датским властям решительный протест. И с финнами будет нелегко. Они, конечно, найдут поддержку у немцев, воспользуются нашими затруднениями и захотят выторговать для себя изрядный ломоть русского пирога….
31 июля 1918 года русская делегация во главе с Воровским прибыла в Берлин. На другой день утром немецкие власти устроили завтрак в честь финской и советской делегаций.
«Парень ничего, интеллигентный, но, по-видимому, с упорством», — подумал Воровский, когда немцы представили ему председателя финской делегации К. Энкеля, по профессии инженера.
Как и предвидел Воровский, делегация белогвардейской Финляндии рассчитывала прирезать себе за счет территории Советской России немалое «пространство». Финские империалисты мечтали о великой Финляндии и хотели низвести Россию до степени второстепенного государства.
Сенатор Раутапэ, участвовавший в переговорах, предъявил претензии на всю Карелию и Кольский полуостров. Воровский дал понять, что о серьезном ведении переговоров на таких условиях не может быть и речи. Диалог между ними протекал в таком духе.
— Не можете ли вы сказать нам, — спросил Воровский Раутапэ, — как велика в квадратных километрах площадь, на которую вы заявляете притязания? Приблизительно так же велика, как и Финляндия?
— Нет, не так велика.
— Может быть, как половина ее?
— Пожалуй, несколько больше.
— Позвольте спросить, что намерена Финляндия предложить России в обмен на это?
— Собственно, по моему мнению, не должно быть и речи об обмене, — со всей серьезностью сказал Раутапэ, — так как все наши желания, требования опираются на принцип самоопределения народов. Мы не собираемся ни покупать, ни аннексировать эту область, а только включить ее в Финляндию в силу принципа, введенного русскими в политическую программу.
— Как видно из разъяснений председательствующего, Финляндия не хочет ни покупать, ни выменивать эту громадную область, составляющую более половины Финляндии, а желала бы получить ее, так сказать, в подарок…
На этом ироническом замечании Воровского заседание окончилось, чтобы больше не возобновляться…
Воровский, конечно, не мог серьезно отнестись к таким территориальным притязаниям белофиннов. Он чувствовал, что их непомерные аппетиты подогревались немецкими империалистами. Сами белофинны не посмели бы предъявить такие наглые требования. Переговоры были прерваны до лучших времен, а Воровский вернулся к своим непосредственным обязанностям.
ДВА ПИСЬМА ЛЕНИНУ
Советская Россия переживала трудные дни: началась интервенция. В Мурманске высадились англичане, на Волге вспыхнул мятеж пленных чехословаков, на Дальнем Востоке угрожали японцы. Ленину приходилось много и усиленно работать, чтобы найти правильное решение в этой сложной обстановке. К тому же некоторые партийные и государственные работники поддались нервозности и мешали. Они носились с разными авантюристическими проектами, строили один план нелепее другого. Когда англичане высадились в Мурманске, то они предложили избавиться от интервентов с помощью финнов, а когда этот план был отвергнут, то предлагали заключить сделку с немцами. Пользуясь своей давнишней дружбой с Лениным, Воровский часто информировал Владимира Ильича, высказывал свои сокровенные мысли.
«Сидя здесь уже две недели и присматриваясь к тому, — писал он Владимиру Ильичу 13 августа 1918 года, — что говорится, пишется и делается в политических сферах, я вынес некоторые впечатления, которыми хочу с вами поделиться.
Немцы ведут систематически двойную игру, для чего умело разделили роли. Гражданское ведомство с самым серьезным видом ведет с нами переговоры, заключает соглашения и договоры, старается показать, будто принимает всерьез Социалистическую Россию и Советскую власть, а военное ведомство в это самое время гнет свою линию, захватывает стратегически важные пункты и пути, дает исподтишка укрепляться и организовываться контрреволюционерам, а на Украине, как сообщает сам Чичерин, открыто позволяет вербовать белогвардейцев в Астраханскую армию…»
«Не знаю точно, какую политику ведете теперь Вы в Москве по отношению к немцам, и Ваши разноречия с Иоффе последнее время мне не совсем ясны, но вижу и чувствую, что у Вас там царит паника, ответственные люди мечутся в истерике и вместо спокойного обсуждения крайне тяжелой ситуации, вместо выдержки и решительной твердой политики… придумывают детские и наивные планы…»
Отвергая все эти авантюристические проекты ответственных работников Наркоминдела, Воровский писал В. И. Ленину: «У нашего правительства сейчас нет и не может быть ни союзников, ни помощников. У него один исход — своими силами разбить и уничтожить чехословацкие банды, сделав таким образом японское вмешательство бесцельным, лишив опоры английское нашествие. Немец нам не поможет, а если уж дело дойдет до того, что нам придется звать на помощь немца, тогда мы морально и политически уничтожены — уничтожены в большей степени, чем если нас раздавит объединенный всесветный империализм…» И Воровский высказывал Ленину основную цель своего письма: «Только удержать Вас от возможного ошибочного шага, если при царящей у Вас растерянности и панике некоторые люди или группы вздумают советовать открытый призыв к немецкой помощи или военный союз с Германией. Повторяю, политически и морально это была бы наша смерть, а практически мы могли бы даже наткнуться на открытый отказ. Дело с Антантой, очевидно, безвозвратно потеряно. Воззваниями и посланиями кисло-сладкого характера вроде известного письма Чичерина к Пулю, конечно, никого не убедишь и никого не удержишь. Рассчитывать на неожиданный приток революционной энергии к западноевропейскому пролетариату бесполезно. Мы Должны ясно понять и твердо сказать себе, что нам не на кого рассчитывать, кроме как на свои собственные силы и на боевую энергию масс, поскольку они захвачены советским движением и заинтересованы в нем».
