Александр Соловьев - Самые знаменитые влюбленные
Но дело, конечно, совсем не в премии – в конце концов, их объединяло не тщеславие, а куда более высокая страсть – страсть к музыке, страсть к прекрасному. И любви они искали такой же.
Вишневская пишет в автобиографической книге «Галина»: «Я ждала любви, ради которой стоило бы умирать, как мои оперные героини. Мы неслись навстречу друг другу, и уже никакие силы не могли нас удержать. Будучи в свои двадцать восемь лет умудренной жизненным опытом женщиной, я всем сердцем почувствовала его молодой безудержный порыв, и все мои чувства, так долго бродившие во мне, устремились ему навстречу».
Ростропович умел ухаживать. Он дарил любимой ландыши корзинками и… огурцы. «Мы однажды шли мимо витрины, как вдруг я увидела банку с огурцами и сказала Славе, что очень их люблю. Магазин был закрыт, мы торопились, но в тот же вечер у себя в номере я обнаружила в вазе с ландышами соленые огурцы»…
Из Праги они вернулись уже мужем и женой. Но по тем временам что в Советском Союзе, что в Европе подобная выходка грозила влюбленным серьезными проблемами – «аморалка» вполне могла привести к отлучению от сцены.
В Москве их ожидала самая большая трудность: развод Вишневской с Рубиным, который любил ее, ревновал, радовался ее успехам. Кончилось тем, что она просто сбежала к Ростроповичу.
Галина жаждала постоянства, душевного спокойствия. В 1956 году она родила дочь Ольгу. Ростропович чувствовал себя счастливым отцом, ребенка обожал, помогал пеленать, купать, из зарубежных поездок привозил детские питательные смеси.
Тогда и началась настоящая сказка. Браки между двумя – не просто звездами, а гениями – редко бывают прочными. Страсть затухает, быт заедает, разрушая романтику и выхолащивая чувства. Но дело даже не столько в быте, сколько в безжалостной силе индивидуального таланта, который, как правило, не терпит равного себе рядом.
Но Вишневская и Ростропович нашли друг в друге, возможно, еще большую силу, которая позволила им сохранить себя, семью и свой талант. «Уступать приходилось обоим. Иначе нельзя. Но если нам удалось сохранить семью, то это произошло во многом потому, что мы просто не успевали надоесть друг другу. Иногда не виделись месяцами: то он в разъездах, то у меня гастроли. Каждый раз, когда мы наконец воссоединялись, это было как медовый месяц.
Ну и потом, конечно, искусство, творчество. Он виолончелист, я певица, у меня есть театр. Я с наслаждением слушаю его музыку. Он всегда говорил, что многое в своей игре взял от моего голоса, ведь звучание виолончели очень близко к звучанию человеческого голоса. Так что совместная жизнь с певицей в течение стольких лет имела для него огромное значение. А я, в свою очередь, не переставала учиться силе и мягкости звучания его гениального смычка».
Не помешало им и то, что Галина – скорее домашний затворник («для меня всегда такая мука – собирать платья, самолет, из самолета в гостиницу, потом их развешивать в чужом шкафу, два дня просидела – опять собирай чемоданы, потом куда-то ехать, эти рестораны бесконечные, в которых я ничего никогда не ем…»), а Мстиславу постоянно было нужно общество, общение, друзья.
И еще одна деталь. Маленькая вроде бы… Галине никогда не было скучно с Мстиславом. Ни тогда, когда они были советскими примами. Ни тогда, когда они ими быть перестали. Их целостность, их любовь, их уважение друг к другу и окружающим позволили им не просто иметь свое мнение относительно того, что происходило вокруг них, а высказывать его с полной ответственностью и не бояться последствий. Они заслужили возможность мерить мир своим мерилом.
Оперная певица и виолончелист на глазах у всего мира задирали великий и ужасный брежневский КГБ, приютив на своей даче Александра Солженицына и публично выступая в его защиту, и в результате вышли победителями. За это пришлось заплатить изгнанием из страны в 1974-м, затянувшимся на 16 лет, но само изгнание это выглядело скорее моральным триумфом. В позднеперестроечные годы их поступок то и дело вспоминался на страницах прессы как образец диссидентской героики «маленького человека» в противостоянии с левиафаном государства, которую так искало и которую так ценило то время.
Триумфов было еще много; в сущности, почти в каждый по-настоящему исторический момент последней пары десятилетий все так или иначе обнаруживали присутствие Мстислава Ростроповича – присутствие, в котором уж чего-чего, а желания покрасоваться не было вовсе. Было только искреннее, почти детское восхищение красотой и величием момента: именно это ощущение читалось на его лице и когда он выступал на концерте в честь падения Берлинской стены, и когда сидел в бронежилете в Белом доме в 1991 году, трогательно-нелепый, но совершенно спокойный и мужественный (узнав об августовском путче, он в тот же день прилетел в Москву, даже не предупредив жену и детей), и когда дирижировал концертом в восстанавливающемся храме Христа Спасителя в 1995-м.
И во всех его действиях всегда превалировал чисто личный порыв, и притом совершенно искренний, почти застенчивое ощущение того, что нужно поступить именно так не ради славы, а по велению души. Или из чувства моральной обязанности, что в общем-то и не было отдельным от предыдущего мотивом. Парадоксальным образом именно это сделало его одним из тех людей, которые определяют лицо эпохи и которые запоминаются, по крайней мере, наряду со сменяющимися государственными руководителями.
В музыке ему продолжали покоряться новые высоты. В начале 1960-х он начинает пробовать себя в дирижировании – деятельности, которая позже также снискала ему и грандиозную интернациональную популярность, и многочисленные звания и награды. Дирижерская карьера обеспечила ему значительную толику всемирной славы, однако не наносила никакого ущерба его деятельности как солиста. Мстиславу Ростроповичу был в равной мере подвластен весь виолончельный репертуар в диапазоне от Баха до Шнитке, и именно благодаря ему этот репертуар в прошедшем столетии пополнился сочинениями многих и многих композиторов, посвящавших музыканту свои произведения.
Для всего мира он олицетворял не только русскую виолончельную школу, но и, по сути, вообще виолончельное исполнительство как таковое. Список музыкантов с мировым именем, учителем которых был Мстислав Ростропович, весьма велик – достаточно назвать хотя бы имена Жаклин Дюпре, Йо-Йо Ма, Ивана Монигетти, Давида Герингаса, Наталии Гутман.
Наверное, самым существенным при этом было то, что посвящения ему отнюдь не были вежливой формальностью или необязательным приятельским подарком; сам Ростропович признавался, что именно бывшие его современниками великие композиторы в известной степени сформировали его собственное восприятие музыки – будь то многолетняя дружба, казалось бы, уже знаменитого музыканта и его супруги с Бенджамином Бриттеном или легендарные отношения с Сергеем Прокофьевым и Дмитрием Шостаковичем, ученичество, перешедшее затем в близкую дружбу. Все это были отношения на первый взгляд субъективные, камерно-задушевные, однако в итоге он самым объективным образом оказался в ряду тех, кому суждено было творить историю музыки. Причем с тем же чувством спокойной и несуетной ответственности, каким отмечена вся его биография, теперь ставшая частью истории в целом.
