KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Биографии и Мемуары » Александр Соловьев - Самые знаменитые влюбленные

Александр Соловьев - Самые знаменитые влюбленные

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Александр Соловьев - Самые знаменитые влюбленные". Жанр: Биографии и Мемуары издательство Литагент «Эксмо», год 2012.
Перейти на страницу:

Главным же достижением Леннона, возможно, останется то, что он хоть и ценой жизни, но все-таки исполнил свое знаменитое обещание – не надоесть людям, до старости разъезжая по миру с песней про вечер трудного дня.

Мстислав Ростропович и Галина Вишневская: гениальная любовь

До поры до времени супружество знаменитой певицы и знаменитого музыканта казалось просто прекрасной сказкой или кинематографической фантазией. Но потом, позже – кто знает, когда? – все оказалось еще прекрасней. Ибо правда красивее любой сказки.

На первый взгляд между ними не было ничего общего.

Яркая, волевая, властная Вишневская («… я не такой уж монстр, каким вы меня хотите представить. Просто голос громкий. Но это от природы») и скромный, тихий, какой-то наивно-дружелюбный Ростропович («… Слава из тех людей, которые, поставив перед собой цель, всегда идут к ней напрямик»).

Родившаяся семимесячной нелюбимая дочь, брошенная на бабку в пять лет расставшимися родителями («Кронштадт начала 30-х годов… Голод, нищета страшная, комната в коммуналке, пятнадцать человек толкутся на одной кухне, но и тогда уже я знала, что должна выжить. Я должна была быть лучше других, сытых, обеспеченных, с папами и мамами. Я ненавидела, когда мне говорили жалостливо «сиротка»), блокадница, в 16 лет служившая в частях ПВО.

Мальчик родом из интеллигентной, даже интеллигентской семьи, Мстислав стал уже третьим поколением в музыкальной династии Ростроповичей – выходцев из Польши, осевших в конце концов в Воронеже, хотя появиться на свет Мстиславу Ростроповичу выпало в Баку. Первым его учителем стал отец, выдающийся виолончелист, пианист и композитор Леопольд Ростропович. Творческая атмосфера семейной жизни Ростроповичей складывалась и под влиянием деятельной, волевой матери-пианистки, Софьи Николаевны Федотовой (концертанта и педагога). В 1943-м (то есть в 16 лет) он поступил в Московскую консерваторию, где его наставниками, а позже и друзьями стали Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович.

Общей для них стала страсть к музыке, которой оба бредили с колыбели. И музыкальные гены, конечно. Непутевые родители Галины Вишневской все-таки оставили своей дочери главное наследство – естественно поставленный голос. Петь она начала, наверное, даже раньше, чем ходить. В первом классе получила премию за пение – отрез ситца. Бабушка сшила из него «концертно-выходное» платье с воланами. В десять лет, получив от матери (все-таки не оставляла «кукушка без гнезда», как ее называла сама Вишневская, дочку совсем) в подарок патефон с пластинками, Галя пополнила свой репертуар, до того состоявший в основном из романсов (от матери) или ариозо из «Пиковой дамы» (отец-алкоголик время от времени демонстрировал замечательный драматический тенор), ариями из «Евгения Онегина».

В юности ей очень нравилась Клавдия Ивановна Шульженко. «Я ей даже подражала, когда пела на эстраде, – вспоминала потом Вишневская. – Мне тоже хотелось быть такой же лиричной, женственной, мягкой. После ее песен хотелось жить». В шесть, стоя перед бабушкиным зеркальным шкафом, она поняла, что очень красива. И приняла это так же естественно, как и свой музыкальный дар. «Я почти до пятидесяти лет не знала, что такое губная помада и крем-пудра. Кожа всегда была такая яркая, что даже самый легкий грим делал меня нестерпимо намазанной. Я почти не употребляла косметики».

В блокадном Ленинграде она, улучив время между дежурствами в отряде ПВО, пела перед моряками на кораблях, подводных лодках, в фортах Кронштадта. Помимо бесценного опыта выступлений перед, может быть, не самой взыскательной, но самой, наверное, искренней аудиторией, эти концерты приносили прибавку к пусть и царскому (300 г хлеба, горячий суп, каша), по тогдашним меркам, но все равно довольно скудному военному пайку.

Преданность музыке, доходящая до самоотречения, могла быть опасна для жизни не только в голодном, вымороженном, простреливаемом насквозь Ленинграде. Но и, допустим, во вполне благополучной Вене, где о прошедшей войне все уже забыли давно. Сама Галина Вишневская об этом эпизоде рассказывала так:

«Я выступала в «Тоске» в Венской опере. Там у них во втором акте, в кабинете Скарпиа на письменном столе и еще в двух-трех местах стояли огромные канделябры с зажженными свечами. Я-то привыкла, что на сцене Большого не то что свечу зажечь, сигарету не дадут закурить. За этим бдят строго, поэтому и нет надобности обрабатывать костюмы и парики противопожарным раствором, как это делают в театрах всего мира. Я, разумеется, ничего этого не знала, как и администрация Венской оперы, разрешившая мне выйти в моих костюмах и парике, которые никак не были защищены от огня.

И вот, по мизансцене, я как всегда стою у стола, за моей спиной пылают свечи. И в тот момент когда я закалываю Скарпиа, то непроизвольно всем телом откидываюсь назад, и мой большой нейлоновый шиньон буквально притягивает к огню. Ничего не чувствуя, я в ажитации этой кульминационной сцены начинаю носиться с поднятым ножом вокруг умирающего Паскалиса (чудный, кстати, певец), как вдруг в мертвой тишине меня буквально пронзает женский визг (это, оказалось, кричала моя венская подруга Люба Кормут). В ту же секунду я услышала какой-то треск над головой, и отчетливо запахло паленым. «Убитый» мною Скарпиа вдруг вскакивает на ноги и с криком: «Fair, faire!» – бросается ко мне и валит меня на пол.

Первая мысль – на мне загорелось платье! Инстинктивно закрываю лицо руками, чувствую, как пламя обжигает пальцы. Что есть силы рву шиньон вместе с собственными волосами. Дали занавес. В публике паника, крики – думали, я сгорела. У меня же одна только мысль: «Слишком большая пауза, надо продолжать спектакль».

Мне забинтовали руки, принесли новый парик, и через десять минут я уже снова стояла у стола и во второй раз убивала Скарпиа, а в третьем акте Доминго, держа мои забинтованные руки, так пел O dolci mani, что весь зал рыдал. На самом деле, во время исполнения роли мне можно было отрезать голову, только тогда, наверное, я бы не смогла допеть спектакль».

Вряд ли Мстиславу Ростроповичу доводилось переживать подобные драмы на сцене – по крайней мере, он ничего такого не рассказывал, – но для того, чтобы он не смог доиграть, ему тоже, вероятно, пришлось бы отрезать руки. Впрочем, приключений на его долю тоже выпадало, правда, часть из них, и немалую, он организовывал сам. И не без удовольствия – как для себя, так и для окружающих. Снова передадим слово Галине Вишневской:

«Знаете, как он отметил юбилей Айзека Стерна? О, это потрясающая история! Звонок из Сан-Франциско: «Слава, мы организуем семидесятилетие Стерна. Вы будете участвовать?» А надо сказать, что Стерн – не только великий музыкант, но и человек, который практически сам устроил и провел шестидесятилетие Ростроповича в Вашингтоне. Это когда Нэнси Рейган дирижировала оркестром, а весь зал хором пел: «Happy birthday to Slava!» Очень было трогательно.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*