Джон Рид - Вдоль фронта
Я посмотрел на Дауд-бея, ожидая его перевода, но он делал мне из-за спины принца какие-то необыкновенные знаки.
– Пиутифа ди! Пиутифа ди! – кричал Ахмет-эффенди срывающимся голосом.
Его высочество говорит, что сегодня «прекрасный день»[14], по-английски, чудак вы, – пробормотал Дауд.
Принц побагровел от гнева, Дауд сверкал глазами, а я был уничтожен. Десять минут напряженного молчания.
– Принц хочет знать, как выглядит Нью-Йорк, – пояснил Дауд.
Я рассказал о подземных дорогах, о подвесных железных дорогах, о громадных толпах народа, спешащего по узким, прямым ущельям, в которых солнце показывается только на один час в день – так высоки окаймляющие их огромные постройки: двадцать этажей, тридцать этажей, сорок этажей… В то время как я насчитывал их, принц, разинув рот, блуждал глазами по небу, стараясь представить себе эту картину. Наконец он покачал головой и улыбнулся. Из-за недостатка темы снова наступило молчание. Принц елозил на месте и перебирал пальцами.
– Вот вы корреспондент, – произнес он наконец с каким-то нервным сарказмом, – может быть, вы расскажете нам какие-нибудь новости.
– Вашему высочеству известно, – ответил я, – что в нынешней войне никто не знает меньше новостей, чем корреспонденты. Но ваше высочество – сами высокопоставленный османли в государственном совете. Ваше высочество сами могли бы сообщить нам кое-какие новости…
– Что? – перебил он меня спесиво и гневно. – Вы смеете просить у меня это в первый же день нашего знакомства? Вам надо знать меня по крайней мере два года, прежде чем осмелиться задавать мне вопросы!
Снова он пришел в жалкое смущение и застыдился своего ничтожного нервозного подозрения.
– Я ничего не знаю о войне, – прибавил он упавшим голосом. – Я не состою в государственном совете.
Несчастное, беспомощное, заброшенное существо, ненавидящее жестокий мир, напавший на его страну, ненавидящее турок, потому что они свергли с престола, заключили в тюрьму его отца… Потерявший всякое значение, без всяких денежных средств, неспособный изучить математику или выучиться управлять автомобилем, – две вещи, которые он пробовал, – рассеянно и беспокойно прохаживающийся по своему маленькому мирку и преисполненный желания иметь хоть какую-нибудь связь с миром, – таков был принц.
Я присутствовал на селямлике и видел седобородого, немощно улыбавшегося, трясущегося старого султана, выезжавшего из Йилдыза на молитву с сидевшим рядом с ним Энвер-Пашой, фактическим правителем Турции, – тридцатитрехлетним военным министром, который был некогда уличным разносчиком, – в то время как важные государственные сановники бежали рядом с коляской, а пышная, одетая в красное, придворная охрана кричала: «Падишах, чок яша! Да здравствует падишах!»
Я бродил по обширным, грязным коридорам Сераскерата, военного министерства, украдкой осматривая ящики для укладки вещей, которые все еще стояли в коридорах: три раза упаковывались бумаги и ценности министерства для поспешного бегства, когда слухи об английских победах в Дарданеллах облетали весь город подобно блуждающим огням…
В чердаках и подвалах я встречался с армянами, которые прятались там месяцев пять и более, чтобы избежать «изгнания», которое означало верную смерть в пустынях Малой Азии. Из окон Американского морского клуба я приветствовал пленных англичан, когда они проходили мимо – худые, истощенные, больные люди, с глазами, впалыми от слабости и зрелища слишком щедрого и ненужного кровопролития. Высокопоставленные турецкие чиновники говорили мне в частных разговорах о своей тлеющей ненависти к германцам и своей наивной уверенности, что после войны германцы уйдут, оставив «Турцию для турок»…
– Мы не ненавидим христиан, – говорил Юссуф-эффенди. – Мы ненавидим только дурных людей. Есть хорошие христиане и плохие христиане, точно так же, как есть хорошие османы и плохие османы. Но в Турцию понаехало, кажется, слишком много плохих христиан. Сегодня на базаре вы спросили, из чистого ли янтаря были те четки. Купец-армянин сказал, что да, но я знал, что это не так. Турок не солгал бы так. Армяне и греки заламывают с вас в четыре раза больше, чем действительно вещь стоит, потому что они видят, что вы – иностранец. Турок запрашивает одно и то же и с иностранца, и с турка и ждет, что вы будете торговаться. Уличные женщины Пера и Галаты все христианки. Турчанок-проституток нет.
– Миссионеры? Миссионеры не спрашивают нас, хотим ли мы, чтобы они приезжали сюда и насильно навязывали нам западные идеи. Мы видели жизнь ваших людей на Пера, она не кажется мне лучше той жизни, которую ведем мы. Ваш Христос учит, что любовь и доброта и прощение лучше, чем грубая сила, но, однако, все, что у вас есть лучшего – это могущественные армии!.. Иисус был великий пророк, мы молимся ему в наших мечетях. Но он был не большим сыном бога, чем Магомет. Мы думаем, что ваша религия есть богохульство, но мы не пытаемся переменить у вас вашу религию. Однако вы пытаетесь обратить нас в веру, которую мы считаем младшей по отношению к нашей. Если бы христиане оставили нас в покое, мы бы не вырезывали армян…
Богатый армянин, живший в Буюк-дере, на Босфоре, шел еще дальше.
– Я искренне согласен с турками, – заметил он. – Если бы я был турком, я бы ненавидел христиан. Турция не может быть политическим государством. Это теократия, и единственным органическим законом является магометанская религия. Поэтому все турецкие подданные немусульмане оказываются, естественно, вне закона, а отсюда источник постоянных раздоров. Турок абсолютно честен в ведении своих дел – этого требует от него религия. А мы, христиане, лжем и обжуливаем с чистой совестью. Ни один мусульманин не может заниматься ростовщичеством – коран запрещает это. Естественным следствием этого является то, что вся торговля, банковское дело – фактическая сила во всех областях экономики – находятся в руках христиан или евреев – иностранцев, с которыми турецкая религия не позволяет конкурировать. С турецкой точки зрения есть только один способ разрешения этого вопроса – все люди, кроме магометан, должны быть изгнаны из страны… Я сам был бы выслан, если бы я не сидел смирно и не поступал бы честно с турками. Я плутую только с иностранцами. И все-таки они такие простодушные, так похожи на детей в этом старом мире разбойничьих притонов и авантюристов, что они думают после войны отделаться также и от германцев. Нам с вами лучше знать… Это конец Турецкой империи, да, это конец, какая бы сторона ни победила…
Балканы в огне
Румыния на распутье
Из моего окна, с высоты ослепительного Атеней Палас Отеля в Бухаресте, построенного в ново-французском стиле, открывается вид на маленький парк, утопающий в почти тропическом изобилии деревьев и цветов. Бюсты местных румынских знаменитостей на мраморных колоннах в каменной неподвижности принимают мраморные венки, возлагаемые на их головы томными музами, склоняющимися над пьедесталом. Во Франции повсюду можно видеть сотни таких же.
