Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945
Танковая атака – дело серьезное. Начали спешно закапываться в землю. И усталости не чувствовали.
Пока было непонятно, где немцы. Из деревни они ушли сразу, как только увидели нашу колонну. Побросали все, даже кухню свою забыли. И вдруг по цепи: «Тихо сняться и уходить». Еще не рассвело. Возвращались по проводу. К утру вышли на опушку, подзаправились трофейными галетами и консервами. Уснули как убитые.
Утром наладили связь. Немцы из минометов постреливают. Время от времени бомбят переправу через Вазузу. Ни боеприпасов нам, на этот берег, ни продовольствия почти не поступало: так основательно немцы опекали переправу.
Выставили мы боевое охранение – отделение пехоты. Наш командир взвода и один связист ушли с боевым охранением к опушке леса. Время от времени я выходил с ними на связь и тут же докладывал начальству: все спокойно. И вдруг утром, чуть только рассвело, пропала связь с группой боевого охранения. Беру автомат и иду по нитке.
Иду через лесок. Вскоре обрыв нашел. Видимо, думаю, осколком перебило. Быстро зачистил, соединил. Только пошел назад, прямо над головой – автоматная очередь. Я залег, лежу. Тишина. А может, думаю, случайная очередь? Приподнялся, стал оглядываться, и тут пули ударили у самых ног. А когда я падал, успел приметить впереди неглубокую впадинку. Вроде как старая воронка. Пополз к ней. Тот, кто держал меня на мушке, сразу понял мой маневр и открыл частую стрельбу короткими очередями. Пули буквально из-под рук и ног вырывали землю, но – удивительное дело! – ни одна из них меня даже не задела. Видимо, стрелок был так себе. Однако пролежал я под его присмотром долго. Ладно, лежу. А у нас, у связистов, правило было такое: если связь нарушена, на повреждение должны выходить с обеих сторон. Гляжу, с той стороны бежит Григорьев, связист наш из боевого охранения. Я уже хотел было окликнуть его, но тут, боковым зрением, увидел, как в перелеске справа кто-то перебежал и тут же оттуда послышалось: «Хенде хох!» Я сразу и секанул туда очередью, так половину диска и выпустил. Григорьев, гляжу, тоже залег, только одна винтовка его с примкнутым штыком виднеется. Вылезает из кустов немец с поднятыми руками. Я не успел встать, а Григорьев его уже в живот штыком тычет. «Погоди, Григорьев! – кричу. – Надо его в штаб доставить».
Привели, а ротный нас и спрашивает: «А где же его оружие?» – «Не было, – отвечаем, – при нем оружия. Вот, одна граната была». Ротный недоверчиво посмотрел на нас. Будто мы его в нужнике поймали, этого немца… А сами думаем: а ведь и не заглянули в кусты, не поискали около. Заспешили со своим трофеем в штаб. Автомат-то немец где-то там бросил.
Отпустил нас ротный. Я тогда Григорьеву и говорю: «Будешь возвращаться, посмотри в кустах, поищи автомат. В меня-то он из автомата пулял. Так что он где-то там лежит».
Вечером встречаемся. Снимает с плеча немецкий автомат с полным рожком и протягивает мне: «На, – говорит. – Это твой. А другой у меня взводный отнял. Увидел два, дай, говорит, один». – «Как два?» – «Так. Там, в кустах, немец убитый валялся. С автоматом. Ты его, видимо, очередью уложил».
– Однажды ночью лежим в траншее. Немцы, слышно, что-то зашевелились. Начали резать из пулеметов по нашим брустверам. Ага, надо готовиться… Ждем атаки. И тут пошел дождь. Такой ливень, что через несколько минут на нас сухой нитки не осталось. И немцы сразу затихли. Один пулемет пострелял-пострелял еще и тоже прекратил. Видно, пулеметчик тоже вымок весь, сушиться пошел.
Командир роты нам и говорит: «Отдыхайте оба. Я сам возле аппарата подежурю. Видно, не пойдут они сегодня».
Легли. И вдруг я проснулся оттого, что стал захлебываться в воде. Палатка, которую мы натянули над окопом, наполнилась водой, не выдержала, и вся собравшаяся в ней вода разом вылилась на нас. Барахтаемся, ругаемся. Ладно. Стали воду отчерпывать. Касками, котелками. Мы ее за бруствер, а она – назад.
Чувствую я, что меня трясет, и такое какое-то безразличие напало, что лечь бы сейчас, думаю, на дно траншеи, и пускай хоть водой заливает, хоть землей засыпет… Ротный это заметил, подозвал, потрогал лоб и говорит: «Да у тебя жар, Антипов! Давай-ка в санчасть».
Из нашей санчасти меня направили в полковую. А она – за Вазузой.
По дороге мне встретился еще один солдат. Он тоже шел к переправе. Он был ранен в ногу и в руку. Никто его не сопровождал. Дошли мы до берега. Как раз лодка причалила. Лодочник кричит нам: «Давай, братцы, скорее грузитесь, пока самолетов нет!»
Переправились. До санчасти с километр, а преодолели мы его часа за три, не меньше. То я солдата поддерживал, то он меня. «Тебя что, – говорит он мне, – контузило?» – «Нет, – отвечаю, – видимо, просто простудился». – «Врешь, контузило. Вон у тебя все лицо перекосило. Так бывает во время контузии».
Схватился я, трогаю свое лицо и чувствую, что и правда, что-то с лицом у меня не то, не узнаю я своего лица на ощупь.
В госпитале я провалялся целый месяц.
После лечения направили в лейтенантскую школу по подготовке техников радиодела. Войска переводили на беспроволочную радиосвязь, нужны были специалисты.
– После окончания лейтенантской школы меня зачислили в 686-й артполк 415-й стрелковой дивизии.
В январе полк вышел к железной дороге Ржев – Сычевка. Нужно было перерезать ее, оседлать большак. А в марте я повстречал своего бывшего однополчанина, с кем воевал под Зайцевой горой и под Сухиничами. Так получилось, что наш 686-й артполк должен был огнем поддерживать батальоны 336-го стрелкового полка. Начиналось наступление на Вязьму.
Бегу на передний край с командиром взвода управления. Траншея неглубокая. Снайпер бьет, так с бруствера снег и срезает. Связь наладили. За ночь аккумулятор у рации сел, и я пошел за новым. Вот тут-то и повстречал я батальонного писаря. Долго поговорить не пришлось. С высотки начал бить немецкий пулемет.
«Как там наши?» – спросил я у писаря. «А из наших никого уже и не осталось. Один Заика цел да я вот. Остальных… Кого убило, кто в госпитале».
Пополз я дальше. Немцы стрельбу усилили. Мне из траншеи кричат: скорее, мол, ползи, а то сейчас из миномета бить начнет. Перевалился я в траншею, лежу. Немцы стреляют из пулеметов. Пули над траншеей веером разлетаются. Слышно даже, как они там, на высотке, кричат и топочут.
На следующий день сделали артподготовку – и вперед! Командир взвода управления мне говорит: «Давай, Антипов, рацию на плечо – и с пехотой вперед!» Что ж, с пехотой так с пехотой, мне к пехоте не привыкать, сам из пехоты.
Немцы не особо цеплялись за свои позиции. Мы легко сбивали их. Крупных боев до самой Вязьмы не было. Остановимся, постреляем – и вперед!
Подошли к Вязьме. Город горит. Ни одного дома, ни одного жителя. Запомнилось вот что: возле железнодорожной станции огромные кучи угля горят красно-черным огнем, и дым далеко стелется по окрестностям.
