Жан Маре - Жизнь актера
Она не была еврейкой, поскольку ее девичья фамилия Шамбрен. Французские полицейские, которые пришли за ней, дали ей время одеться. А в тот вечер Лили должна была ужинать с Шарлем Трене. Она думала, что ее сейчас же отпустят, и вместо того, чтобы воспользоваться возможностью бежать, позволила себя увести. Ее отправили в Дахау. Она носила ортопедические стельки и через несколько месяцев пребывания в лагере не могла ходить. Однажды утром, несмотря на мольбы своих подруг-заключенных, она отказалась встать. Ее отправили в газовую камеру. Кто мог подумать в тот вечер, когда мы ужинали у нее, что эту замечательную женщину постигнет такая участь! На ужине были Берар, Паньоль, Жозетт Дей, Жан и я. Жан смотрел на завитую мелкими кудряшками голову Жозетт Дей и не видел в ней Красавицы. Тогда Берар увел Жозетт в туалет, сунул ее голову под кран, стянул волосы на затылке и скрутил их в маленький пучок. Затем он вернулся, подталкивая Жозетт, и объявил: «Вот Красавица!»
Я представлял себе чудовище с головой оленя. Я думал лишь о красоте оленьих рогов. Берар объяснил мне, что это должно быть не травоядное животное, а хищник. Рога, даже великолепные рога оленя, вызовут смех в зале, где соберется простая публика. Чудовище должно пугать. Он был прав.
Я обратился к знаменитому изготовителю париков Понте. Мы с Жаном решили сделать маску. В качестве примера я привел шерсть Мулука.
— Обратите внимание, — сказал я ему, — как от природы шерсти зависит ее окраска...
Понте все прекрасно понял. Он проделал необыкновенную работу, и моя маска приняла трагически реальный вид. И вдруг Польве, наш продюсер, заявил, что не будет снимать фильм, считая, что никого не заинтересует актер, наряженный зверем. Жан предложил сделать пробу. Польве согласился. Я посоветовал взять самую волнующую сцену фильма. И Жан, как какой-нибудь дебютант, сделал пробу.
Супруга продюсера плакала на просмотре. Это решило дело. Фильм был принят к постановке.
До этого у нас были другие неприятности. Фильм должна была снимать фирма «Гомон». Когда продюсеры прочитали сценарий, директор производства господин Бертру был уволен за то, что взял его. Контракты были аннулированы. Польве взял фильм. Я потребовал у него на пятьсот тысяч франков больше, чем за последний фильм, чтобы наказать его за то, что он не захотел оплатить мой контракт на фильм «Жюльетта, или Сонник». Он сказал, что я не в своем уме. Тогда я попросил выплачивать мне проценты от полученных сборов и выиграл миллионы.
Жан пригласил на остальные роли Милу Парели, Нейн Жермон, Марселя Андре, Мишеля Оклера. Он говорил:
— Я не хочу делать фильмы, я хочу сделать один фильм, мобилизовать глубинные силы, присущие Франции, которые в области духа делают ее недосягаемой.
Он говорил также:
— Сверхъестественное имеет свои законы, в нем нельзя действовать беспорядочно.
Сотни препятствий возникали на пути воплощения этого шедевра. Отсутствие электричества вынуждало нас снимать ночью. Семья Лабедуайер не разрешила использовать свой парк для натурных съемок замка Зверя. С большим трудом доставали пленку. Мила упала с лошади, в результате — воспалительный процесс; у меня — карбункул. Но самое худшее — это болезнь Жана: уже много месяцев он страдал сразу несколькими кожными заболеваниями. Во время съемок он почти одновременно перенес импетиго, крапивную лихорадку, экзему, фурункулы, карбункулы и флегмону. Свет юпитеров причинял ему боль. Он не мог бриться. Он работал в шляпе, к которой прикреплял бельевыми булавками лист черной бумаги с двумя прорезями для глаз. Несмотря на все страдания, он руководил нами с беспримерным терпением и вежливостью. Более того, он шутил. Чтобы поднять настроение у актеров, он изображал старого, впавшего в детство генерала.
— Генерал никогда не должен сдаваться, даже перед очевидным фактом, — говорил он дрожащим голосом. Или же: — Тыл — это фронт военачальников. — Или еще: — Преимущество войны перед кино в том, что она идет при любой погоде.
Все смеялись и обращались к нему «мой генерал». Видя, какие страдания причиняет мне грим, он говорил:
— Вот видишь. Бог наказывает меня за то, что я подвергаю тебя такой пытке. Он и меня покрывает коростой.
Для нанесения грима мне требовалось пять часов: три — на лицо и по часу на каждую руку. Моя маска была сделана как парик: каждый волосок крепился на тюле и приклеивался в трех местах. Мои зубы частично покрывали черным лаком, чтобы они казались острыми; на мои клыки надевались звериные клыки, державшиеся с помощью золотых крючков. За обеденным столом Лабедуайеров (они в конце концов согласились предоставить свой парк) на глазах у их детей, не приходивших в себя от изумления, этот хищный зверь мог есть только пюре и компоты. Опасаясь, что грим отклеится, я говорил мало, едва шевеля губами, что делало мою речь непонятной, отсюда мое дурное настроение...
У Жана был очень хороший ассистент, Рене Клеман. Прекрасно выполняя свою работу, он, однако, не позволил бы себе сделать больше, чем от него ожидали. Он часто говорил, что очень многому научился у Жана, так как Жан создавал на съемочной площадке совершенно особый мир. Мы восхищались постоянными выдумками нашего режиссера, а он без устали импровизировал. Внимательный, вежливый со всеми — от низшего персонала до высшего. Все обожали его. Где он научился техническим навыкам? На съемочных площадках фильмов «Кровать со стойками», «Горящий флаг», «Вечное возвращение» он, конечно, наблюдал, следил за монтажом, расспрашивал оператора, звукорежиссера. Но в конечном итоге это была его собственная техника, основанная на врожденном чутье.
Однажды мне в студию позвонил профессор Мондор и сказал, что, если съемки не приостановить и не госпитализировать Жана в Институте Пастера, он может в течение двух суток умереть от заражения крови. Я решил сражаться, если нужно, чтобы уговорить его. Жан был измучен до предела. Со слезами на глазах он согласился. Его поместили в стеклянную камеру. Испробовали пенициллин, доставленный из Нью-Йорка (во Франции его еще не было). Вылечить полностью его не смогли, но от смерти спасли.
Жан не боялся смерти. Напротив, он относился к ней как к живущей в нем подруге. Он хотел только закончить свой фильм. Он его закончил. Первой его заботой было показать фильм своим постановщикам, электрикам, всей группе. Я знаю мало режиссеров или авторов, которые думают об этом.
Фильм имел огромный успех, но не сразу. Он пришел медленно, незаметно, почти тайно.
Из-за натурных съемок «Красавицы и чудовища» я не смог отметиться в Доме инвалидов. Так я оказался дезертиром. Придя наконец туда, я узнал, что моя дивизия вернулась в Германию. Меня не очень-то приветливо встретили в кабинете. Я хотел догнать роту своим ходом, но мне отказались сообщить, где она находится:
