Людмила Улицкая - Священный мусор (сборник)
Любовь к ближнему, которую проповедовал своим соплеменникам и современникам провинциальный учитель Иисус из Галилеи, предлагала нечто отличное от кровной животной любви, которая достигает своей высшей точки на линии «дети — родители», уменьшается по мере ослабления родства и заканчивается на окраине деревни, города, на границе своего племени. Новый идеал любви к ближним — до отдачи своей жизни «за други своя». Русский язык дает некоторое смысловое усиление — в нем слова «друг» и «другой» однокоренные. Хорошая подсказка. Подчеркиваю — речь идет об отдаче жизни не за идеи, не за догматы, не за точку зрения, именно «за други своя». За людей, за отдельно взятых человеков. И нигде, между прочим, не сказано «за народ». За исключением одного евангельского эпизода, когда иудейский первосвященник, не провидя колоссальных тектонических сдвигов в мировой истории от этих его слов, произнес: «Лучше, если один человек умрет за народ…» Последствия широко известны.
Христианская история богата свидетелями, мучениками, исповедниками веры. Но я о других случаях. Последняя война показала нам прекрасные лица — они были христиане, иудеи, атеисты. Они отдавали свои жизни за других: за чужих, за малознакомых, даже за тех, кто им не очень нравился. Их было немало. Но всё равно они в убедительном меньшинстве. Некоторые имена хорошо известны. Но много и неупомянутых. Так, у моих внуков есть няня Нина, родом из Белоруссии. Ее мать Елена во время оккупации Белоруссии фашистами скрывала еврейскую женщину с ребенком. Время от времени к Елене приходила родная сестра и спрашивала: «Почему ты не выдашь этих людей? Если ты этого не сделаешь, я сама донесу!» Каждый раз Елена давала сестре полведра картошки или юбку, и та уходила удовлетворенная. Еврейская женщина с дочкой просидела в скрытом месте до конца войны, до освобождения, и все выжили. Что за любовь двигала Еленой? Мотивации, строго говоря, нет. Она подвергала риску жизнь свою и собственных детей, но отдать на смерть других не могла. И, признаться, история эта выглядела бы не так потрясающе, если бы скрывала она у себя в подвале возлюбленного, к которому бегала бы по ночам целоваться.
Впрочем, любовь, даже эротическая, никогда не имеет рациональной мотивации. Кто объяснит, за что Данте любил Беатриче? Почему его сердце выбрало из всех флорентийских красавиц эту тринадцатилетнюю? Этот выбор сердца — великая тайна. Но это по опыту знает каждый влюбленный, а некоторые даже доживают до такой минуты, когда сами себя спрашивают с недоумением: за что же я полюбил это ничтожное существо? Ну, это, понятное дело, Эрос виноват. А за что любить ближнего без привлечения Эроса? Вообще? Просто так? Ни за что?
Заповедь любви к ближнему содержит очень знаменательные слова: «Возлюби ближнего как самого себя». То есть предполагается, что в первую очередь человек должен научиться любить себя самого, а ближнего — не меньше. Себя любой человек любит без всякой мотивации. И вот в послевоенные годы случился огромный переворот в сознании — людей стали обучать сознательной любви к самим себе. Дело было поставлено на научную основу. Включилась физика, химия и биология, подтянулась медицина со всеми ее замечательными достижениями в стоматологии, косметологии и хирургии. Вперед вырвалась психология с убедительными обоснованиями. Придумали множество способов, как выразить человеку любовь к самому себе. Заработали заводы и фабрики, захлопотали коммивояжеры. Оказалось — золотое дно! Биохимия разрабатывает кремы и примочки, конструкторы создают проекты новых, еще более комфортных кроссовок, химики — новые антиаллергические материалы, модельеры — всё новые коллекции одежды. И вся эта огромная индустрия нежно нашептывает, постепенно повышая голос до крика: Люби себя! Балуй себя! Доставляй себе удовольствие! Ты этого достоин!
А как еще выразить любовь к самому себе?
С чего мы начинали? Где вертикаль? Где горизонталь? Всё сливается в единой точке — в любви к самому себе. Целая цивилизация развернулась и подталкивает человека к этой бесплодной, бесперспективной, в тупик загоняющей любви. Термин «нарциссизм» был пущен в оборот известным миру венским доктором, большим знатоком античности. Древние греки и тут опередили современность.
Мифологический юноша по имени Нарцисс был влюблен в самого себя. Нарциссизмом по сей день называют эту влюбленность в себя самого. Умные люди всех времен и народов знали об этой смертельной болезни любви.
Любовь как будто сворачивается в одной-единственной точке, и всё ее многообразие, все оттенки исчезают: ни вертикали, ни горизонтали. Нет больше ни творчества, ни благодарности, ни счастливого восхищения миром. Растворяется даже любовь-инстинкт, даже любовь-эрос, толкающая людей в объятия, притупляется любовь к детям, родственникам, друзьям. Уже упоминаемый доктор Фрейд обозначил раннюю стадию развития ребенка как «аутоэротизм»: первичное эмоциональное постижение себя самого и окружающего мира. С взрослением это проходит, возникают побеги любовного чувства, направленные вне себя.
То, что происходит с Нарциссом, можно рассматривать как патологический случай обратного развития — не эволюция, а инволюция. Если это действительно так, мы стоим на пороге открытия. Оптимистическая идея вечного развития как движения в неопределенный «перед» дает как будто сбой. Но мы в наших рассуждениях сосредотачиваемся только на одном аспекте, трудно определимом, однако для человеческого существа определяющем само качество человечности, связанное со способностью «вырабатывать» любовь. Но куда ее направить, эту любовь?
«Любите самого себя, достопочтимый мой читатель!» — с сарказмом восклицал Пушкин. Сарказм остался незамеченным, но сам призыв был услышан, и притом буквальным образом. Возник новый литературный герой. В англоязычном мире он был Чайльд Гарольдом, в русскоязычном — Евгением Онегиным. Оба они были умнейшими людьми своего времени, хотя и несомненными идеологами эгоизма. Оба неважно кончили. Но какова толпа их поклонников, не обладающих их несомненными достоинствами! «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», — утверждал Пушкин. Но человек, который думает только о красе ногтей, дельным быть не может…
Собралась целая армия людей самых разных национальностей, культурного уровня, профессий, возрастов. Продавщица из гастронома и великая артистка, спортсмен, бизнесмен и водопроводчик, школьник и пенсионер — каждый по мере сил и возможностей старается ответить на льющийся в уши призыв: люби самого себя! Ты достоин всего самого лучшего! Ты этого достоин!
Эгоизм — понятие нейтральное. В нем реализуется столь необходимый человеку инстинкт самосохранения. Но где проходит граница между инстинктом самосохранения и угождением себе как жизненному принципу? Может быть, ответ на этот вопрос снова дает язык. «Эго» — слово переводное, из латинского. «Эгоизм» в сегодняшнем смысле определен французским Просвещением. На русский язык он переводится как «себялюбие». При кажущейся идентичности смысла, понятия все-таки различны. Эгоизм существует в рамках инстинкта самосохранения, и его верхняя граница, как мне представляется, находится там, где начинается нижняя у понятия «себялюбие». Но эта лингвистическая разница, возможно, не так и важна. И без этих рассуждений нам известно, насколько мучительна граница между двумя человеческими эгоизмами, между двумя «себялюбиями». Как обращаться с тем, кто даже не угрожает моей жизни (здесь вступает в действие самооборона), а всего лишь препятствует моему удовольствию? Эгоизм не имеет предела. Его единственное ограничение — эгоизм другого. Война эгоизмов всем известна по семейным конфликтам, по ссорам людей, находящихся в тесном общем пространстве. Существуют два сценария: первый — уничтожение носителя враждебного эгоизма, второй — добровольное ограничение своего собственного.
