Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век
С именем М. И. Цветаевой так или иначе связаны все последние сведения о художнице и переводчице Лидии Максимовне Сегаль-Бродской, давно переселившейся из Петрограда в Москву. Поздним встречам с Цветаевой Л. М. Бродская была обязана подруге своих петербургских гимназических лет Нине (Антонине) Насоновой, оказавшейся сначала в эмиграции, а потом, в 1937 году, вывезенной советской разведкой из Франции в СССР вместе с ее вторым мужем Н. А. Клепининым и мужем Цветаевой Сергеем Яковлевичем Эфроном и вскоре разделившей их трагическую судьбу. Неизвестно, как именно Сегаль-Бродская встретилась со своей гимназической подругой, поддерживала ли она какую-либо связь с ней до 1937 года или нет, но зато точно известно, что Лидия Максимовна появилась в подмосковном Болшеве, где Клепинины и Эфроны жили под фамилиями Львовы и Андреевы соответственно; там же в Болшеве Лидией Максимовной были написаны портреты Клепинина и Эфрона. А в июне 1939 года в Болшеве поселились и прибывшие из Франции Марина Цветаева и ее сын Георгий Эфрон, которого дома все звали Мур.
Однако в самом скором времени на семьи Клепининых и Эфронов обрушился удар со стороны того самого ведомства, которое помогло им приехать в СССР и которому они оказывали во Франции определенные услуги. 27 августа 1939 года в Болшеве была арестована дочь Цветаевой Ариадна Эфрон, 10 октября — Сергей Яковлевич Эфрон, 7 ноября — муж и жена Клепинины. После их ареста Л. М. Сегаль-Бродская продолжала навещать (уже в Москве) мать и младшего сына своей гимназической подруги.
Главным документальным источником в общем-то скудной информации о Л. М. Сегаль-Бродской сегодня являются дневники Мура — Георгия Эфрона. Это был в высшей степени одаренный, прекрасно образованный и незаурядный юноша с отменным вкусом и с широкими гуманитарными интересами. Он родился весной 1925 года в Праге и уже осенью того же года был перевезен в Париж, где прожил четырнадцать лет. В июне 1939 года вместе с матерью Мур вернулся в СССР, пережил там аресты сестры и отца, а затем и самоубийство матери в чистопольской эвакуации в августе 1941 года, одинокую жизнь в Ташкенте и Москве и в марте 1944-го был призван на фронт, где в том же году погиб…
Потрясающие дневники, которые он вел в 1939–1943 годах, сохранили его родственники; со временем они оказались на хранении в РГАЛИ и стараниями Е. Б. Коркиной и В. К. Лосской были расшифрованы и подготовлены к печати, в этом веке их наконец-то издали.
Имя Л. М. Бродской в первый раз возникает в дневниках Мура 9 ноября 1940 года — разумеется, в связи с ее подругой, Н. Н. Клепининой, жившей в СССР под фамилией Львова и к тому времени уже арестованной. Тут следует сказать, что Мур — Георгий Эфрон — был приятелем Дмитрия Сеземана, сына Н. Н. Клепининой от первого брака. (Еще 9 апреля 1940 года Мур записал в дневнике: «Написал записку Митьке (младшему сыну Львовых), с которым, несмотря на мое отрицательное отношение к остальным членам его семьи, я в хороших товарищеских отношениях»). Так вот, рассказывая о встрече с Митей Сеземаном в Москве, где он жил у бабушки — матери Н. Н. Клепининой, Мур записал: «Была также Лидия Максимовна Бродская». А 1 января 1941 года Мур узнает от Мити Сеземана, что арестован муж Л. М. Бродской («Но арестован не в связи с „делом“, а, очевидно, по личным причинам»). 13 июня 1941 года в дневнике записано: «Очень интересная новость: муж одной знакомой семьи Львовых-Клепининых, Лидии Максимовны, который был арестован некоторое время назад, химик, получил 5 лет. Он видел жену; оказывается, он вроде не поедет в концентрационный лагерь, а будет жить в „зоне“». Острый интерес Мура к этой информации связан с ожиданием вестей о том, к какому сроку приговорят его отца — С. Я. Эфрона.
Поразительно, что в 1943-м Мур снова встретил Л. М. Бродскую (Сегаль), на сей раз — в Ташкенте… Вот впечатляющая запись от 31 мая 1943 года: «Позавчера же совершенно неожиданно встретил Лидию Максимовну Бродскую, приятельницу Нины Николаевны. Мы с ней пошли гулять и болтать; и я ее поразил известием об освобождении Алеши[51]. Она меня угостила двумя стаканами вкуснейшего кислого молока с хлебом, потом пили чай с конфетами и бубликами в чайхане. В заключение она мне подарила макинтош своего мужа, но т. к. он не был сортабельным, то я его продал на базарчике за 200 р., чем обеспечил себе пропитание на 2 дня. Удивительно повезло…»…
Сколько понимаю, после войны Л. М. Сегаль-Бродская вернулась в Москву; продолжала заниматься живописью, встречалась с историками литературы. Есть сведения, что последней ее живописной работой был портрет А. И. Цветаевой…
Скончалась Л. М. Сегаль-Бродская в 1977 году.
Письмо Л. Сегаль в Фастов Е. Г. Полонской. 23 апреля 1915 г.
Влюбленный в Пушкина Путерман
Иосиф Ефимович Путерман родился в Бессарабии примерно в 1885 году. Говорю «примерно», потому что точно неизвестно — наверное это можно поискать в архивах парижской полиции, но такой возможности у меня сейчас нет. Когда я спросил о возрасте Путермана у А. Я. Савич (жены, а тогда уже вдовы самого близкого друга Эренбурга Овадия Герцовича Савича), она задумалась и проговорила: он был лет на пять старше Эренбурга. Спрашивать у Любови Михайловны Козинцевой-Эренбург в те две, пусть и протяженные, беседы, которые у нас были, мне не пришлось, а потом я и не жалел об этом — неизвестно, как она отреагировала бы на вопрос о Путермане, но это я понял много позже…
Как это говорится — в биографии Путермана много темных пятен. Начну с того, что имя-отчество его случайно всплыло в одном из цветаевских писем к философу Льву Шестову. (В этом письме, кстати сказать, речь идет о званом обеде у Путермана в субботу, 2 июля 1927 года в 7 часов, на который были приглашены Цветаева и Шестов — «немножко раньше заезжаю за Вами и вместе едем к Путерману», — предлагает Цветаева Льву Исааковичу в письме.) Если б не это письмо, пришлось бы довольствоваться тем, что на французских своих изданиях Путерман ставил инициалы I.E. или I.-E., так что не вполне было даже ясно — инициалы это или двойное имя. Свой рассказ о Путермане А. Я. Савич начала так: «Как звали Путермана, никто не знал. В письмах к нам он всегда подписывался „Отец“[52], а мы его звали „Папаня“»[53]. Эренбург звал его Путером (вообще в том парижском кругу клички были в ходу; мужчин в лучшем случае звали по фамилиям, женщин — по именам). Словом, спасибо Цветаевой и Шестову…
Неизвестно, когда и как Путерман попал в Париж, но 26 апреля 1927 года, когда упоминание о нем возникло в письме Марины Цветаевой к Анне Тесковой, он уже несомненно имел дело с литературой как издатель (и, в частности, — издатель русских книг; потом перешел на французские). Цветаева пыталась тогда напечатать в Париже книгу стихов «После России», и Путерман обещал ей содействие. Она пишет об этом Тесковой: «Неожиданное везение. Нашелся издатель для моей последней (1922–1925 г.) книги стихов… Издатель, очень любящий мои стихи и хотящий, чтобы они были». Л. А. Мнухин, много занимавшийся не только Цветаевой, но и вообще парижской эмиграцией из России, пишет в комментариях к письмам Марины Ивановны, что в то время Путерман служил в советском торгпредстве в Париже и был пайщиком издательства «Плеяда». Книга «После России» вышла в Париже через год без указания издательства. В течение этого и еще три года затем (с 26 марта 1927 года по 11 июня 1931 года) Цветаева не раз упоминает Путермана в письмах к Саломее Андрониковой, которая с ним была хорошо знакома. Телефона у Цветаевой не было, и благодаря этому масса подробностей сохранилась в письмах — это своего рода хроника. Возможно, Цветаеву с Путерманом и познакомила Саломея Андроникова; во всяком случае, когда 28 марта 1927 года Марина Ивановна только еще собиралась встретиться с Путерманом у себя дома и почитать ему стихи, Андроникова знакома с ним уже была. Перед тем как вместе с С. Я. Эфроном посетить Саломею Николаевну в понедельник 28 марта 1927 года, Цветаева просит ее: «Известите Путермана, чтобы был у меня определенно во вторник — звала его либо в понедельник, либо во вторник — почитать стихи, — и добавляет в конце: — НЕ ЗАБУДЬТЕ известить Путермана, а то — придет — меня нет. С этого начинать нельзя». Это и позволяет датировать первую встречу Путермана с Цветаевой.
