Владимир Ковтонюк - Разъезд Тюра-Там
Он медленно, не зная предстоящей реакции, но действуя так, чтобы не вызвать преждевременного гнева, приподнимал пальцами правой руки край кофточки у неё на спине. И когда его пальцы проникли под кофточку и коснулись кожи, по всему её существу пролетел лёгкий трепет.
«О, какая она заводная. Что значит француженка! — с восторгом подумал Великанцев. Ему была очень лестна её реакция. — Такая смугленькая, несмотря на европейские черты лица. Не иначе, у неё в роду кто-то был туземцем. У них, французов, это модно, всякие там колонии».
— Как думаете, обойдутся тут без нас? — спросила она его.
— О, мадмуазель, уверен, переводчик им, по крайней мере, на сегодня, уже не нужен.
— В таком случае, беру на себя смелость пригласить вас на прогулку по морскому побережью. У меня тут недалеко припаркован автомобиль.
К удивлению Великанцева, средиземноморское побережье Франции оказалось очень похожим на Кавказское побережье Чёрного моря. Разве что дорога была более ухоженной да сглажены мостами дальние заезды в русла ручьёв с крутыми поворотами в глубине ущелья, называемые у нас на Кавказе «тёщиными языками».
Роль пассажира у такого юного и прехорошенького водителя, какой была Элен, для Великанцева была необычной. В Советском Союзе с его проблемными дорогами, отсутствием сервиса и дефицитом автомобилей женщина за рулём редко встречалась.
Здесь же, во Франции, автомобиль давно перестал быть роскошью, и выполнял изначальное предназначение, как средство передвижения.
Обычно водители, попадая на пассажирское сиденье, начинают тормозить, едва не проваливая ногой пол кабины, если манера езды сидящего за рулём окажется несколько иной. Им кажется, что уже давно пора тормозить, в то время, как тот всё ещё жмёт на акселератор.
Элен же вела машину уверенно, и её манера вождения ничем не отличалась от манеры вождения, какую имел Великанцев, поэтому он любовался морем, пейзажами и, разумеется, коленками Элен.
Перехватив его взгляд, она на одном из поворотов свернула на незаасфальтированную узкую дорогу, которая очень скоро вывела их «пежо» на уютную полянку, окруженную со всех сторон лесом. Посередине полянка была украшена небольшим прудом.
Элен остановила машину той стороной к лесу, где сидел Великанцев. Она вышла из машины и, оставаясь спиною к ней, взялась за подол платья и потянула его вверх.
Великанцев с пересохшим от волнения ртом наблюдал, как появились её загорелые бёдра и ягодицы. Ему показалось, будто она без трусиков, но это было не так. По её талии шла узкая полоска ткани, от которой посередине уходила вниз, исчезая между ягодицами, такая же узкая полоска.
На ней не было и лифчика. Когда она на мгновенье развернулась, чтобы швырнуть платье на сиденье машины, Великанцев увидел её небольшую грудь, и без лифа хорошо державшую изысканную форму.
Она, видимо, бывала довольно часто на этой полянке, потому что разбежалась в известном ей направлении и, оттолкнувшись от берега, в красивом полёте, выдававшем в неё спортсменку, нырнула.
Великанцев не знал, что ему предпринять, потому что ему вдруг стало стыдно. Стыдно за свои широкие, длинные и чёрные трусы, которые на родине называют «семейными», стыдно, оттого, что не было возможности взять из гостиничного номера плавки, изготовленные из того же чёрного сатина, что и трусы.
Он открыл дверь машины и, развернувшись, поставил ноги на траву, оставаясь сидеть спиной к пруду. До него доносились радостные всплески воды и призывы Элен, зовущей его искупаться.
Наконец ей надоело его звать, она Афродитой, освещенной закатным солнцем, вышла из воды и, нисколько не смущаясь своей почти наготы, направилась к машине. Почти, потому что её лобок прикрывался маленьким треугольничком ажурной ткани, прижимавшей к телу темные волосики, что, впрочем, не мешало самым непокорным из них проникать сквозь эту условную преграду.
— Борис, — перекатила она во рту шарик буквы «р». — Пойдемте купаться. Вода здесь чистая и прохладная.
Её кожа, охлаждённая купанием и лёгким ветерком, в капельках не высохшей воды, подтянулась на плечах и груди мелкими пупырышками «гусиной кожи», сделав фигуру Элен ещё более стройной и упругой.
«Такую фигуру грех скрывать. Вот оно — совершенство человеческого тела!» — подумал Великанцев. Потом он представил, как предстанет сейчас перед этим идеалом в «семейных трусах», и ему стало грустно.
— К сожалению, я не готов. Для меня сейчас купание — экспромт. Я не захватил с собой плавки, — произнёс он смущенно.
— О, вам не во что раздеться? Признаться, я думала, что причина более веская, например, вы не умеете плавать. А если причина в том, что нет плавок, то это не беда. Это условности, ведь здесь кроме нас никого нет.
Она немного подождала и, поняв, что Великанцев по-прежнему не желает раздеваться, подошла к нему вплотную и стала расстёгивать пуговицы его рубашки. Обнажив его волосатую грудь, она ласковым движением, почти не прикасаясь, погладила её ладошкой с растопыренными пальчиками, её руки скользнули вниз и нащупали пряжку ремня.
— Не стесняйся, у нас нагишом купаются даже на городских пляжах, — шептала она, парализуя его волю. А, если признаться честно перед самим собой, он и не очень-то хотел сопротивляться.
Она требовательно потянула штаны вниз, и её пышные волосы коснулись его, как когда-то в далёком детстве во время купания касались волосы его матери.
Он, переминаясь с ноги на ногу, высвободился из брюк и, слегка разбежавшись, оттолкнулся от берега в том месте, где недавно отталкивалась она.
«Удивительно, — подумал он. — Оказывается, во Франции, рядом с такими большими городами, как Марсель, сохранились укромные, заповедные уголки».
Эта полянка была теперь лишь для них, двоих.
— Как это? Ля шваль, это лошадь. В русском языке есть много слов, взятых из французского, — заговорила она, приходя в себя после первого безумия. — Когда Наполеон бежал из холодной, заснеженной России, то его армия оставила там много павших лошадей. Мертвые лошади валялись повсеместно. Русские, словно прилежные ученики, стали с тех пор называть словом «шваль» всё ненужное, бросовое, не имеющее ценности. Но я не об этом. Я забыла, как по-русски называется лошадь в мужском роде, которая дает продолжение лошадиному племени.
— По-нашему — это жеребец, — подсказал Великанцев.
— О, да! Жеребец! — вспомнила одновременно с подсказкой Элен и точёным указательным пальчиком ткнула в волосатую грудь Великанцева. — Ты настоящий жеребец!
И Великанцев, давно поставивший крест на радостях жизни, почувствовал, как неизведанное, запретное, и оттого более обострённое, счастье переполняет его, отчего у него из спины осязаемо вырастают настоящие крылья. Он впервые почувствовал себя желанным мужчиной, самцом, животным, которому необходимо взять её ещё раз! И он теперь не робко, как было в первый раз, а властно, требовательно и сильно привлёк к себе эту необычайно красивую женщину.
