Владимир Ковтонюк - Разъезд Тюра-Там
Два раза в день — утром и вечером — на пляже появлялся местный мужик. Ходил он в белой, давно не стираной, рубахе, какие раньше одевали офицеры под китель, в заношенных офицерских галифе, сандалиях на босу ногу и новенькой, неизвестно при каких обстоятельствах добытой, форменной авиационной фуражке с яркими золотыми крылышками и крабом.
При взгляде на мужика поражали два несоответствия — военные галифе вместо сапог соседствовали с сугубо гражданскими сандалиями, и мощная, словно принадлежавшая богатырю, верхняя часть тела, к которой взяли, да и пристыковали ноги низкорослого человека.
Однажды, ранним утром, Великанцева разбудил крик:
— Это что же, голой бабе уже и искупаться нельзя!
Он, переходя от сна к неторопливой во время отпуска повседневной жизни, открыл глаза, увидел, что палатка подсвечивается оранжевым цветом, значит, взошло солнце.
Женский голос вновь прокричал:
— Нет, ты подумай, гад какой, продолжает смотреть!
Великанцев понял, что предыдущий окрик не был сном и решил выбраться из палатки.
Берег на полкилометра влево от палатки, и на таком же расстоянии вправо от палатки, был абсолютно пуст. Почему дамочке щёлкнуло искупаться нагишом прямо перед палаткой, где жил с семьёй Великанцев, неизвестно, наверное, и самому Господу Богу Но поскольку женская логика есть не что иное, как отсутствие всякой логики, Великанцев решил не задумываться над объяснением решения, принятого дамой, а взять, да и проследить взглядом в том направлении, куда было направлено возмущение обнажённой особы.
Там, на месте небольшой свалки консервных банок, вырос жидкий куст крапивы, за которым и засел санитар пляжа. Но едва он приподнялся, чтобы взглянуть без помех на запретный плод, как горизонтальные лучи восходящего солнца упали на золотую кокарду новой пилотской фуражки, заставив её предательски засверкать.
Его, может быть, не особенно и напугали женские крики, но увидев выбравшегося из палатки Великанцева, мужик, наверное, решил, что искусительнице подоспела подмога. Он встал во весь рост и, давая понять всем своим видом, что его интересовали и интересуют только бутылки, описав большую дугу, двинулся с пляжа. Но потрясение, испытанное им, всё же сыграло злую шутку — он ненароком попал на ту половину пляжа, где собирала бутылки конкурентка-старушка, которая, подбадривая себя громкой матерщиной, без предупреждения кинулась в бой, обнаружив прыть, неожиданную для её возраста.
«Воистину, справедливо — от тюрьмы да от сумы не зарекайся», — подумал Великанцев.
Как могло случиться, что весь состав дружного экипажа стал вести себя с ним крайне сдержанно, фактически не общаясь с ним, а только сухо отвечая на его, Великанцева, вопросы?
Может, падение началось, когда он познакомился с француженкой Элен? Или когда Никишев, руководитель их группы, назначенной для работы на юге Франции, пытался сделать его, Бориса, осведомителем? Или, как проще называет таких людей народ, «стукачом»?
«Нет, — вынужден был признать Великанцев. — Это началось давно, ещё тогда, когда я учился в пятом классе. Просто я не мог предположить, что обстоятельства выстроятся в цепочку, которая и приведёт к нынешнему моему положению».
Он и теперь не смог бы объяснить, почему в новом для него пятом «а» классе, куда его перевели после делёжки их четвёртого «в», ему вдруг понравилась одна девчонка. По мере того, как они подрастали, она нравилась ему всё сильней.
Он непередаваемо мучился, если она улыбалась другому мальчишке, пытался привлечь её внимание или заслужить её благосклонность какой-нибудь выходкой, в большинстве случаев, как он теперь понимал, абсолютно дурацкой, а, зачастую, и опасной для его жизни.
Систематические занятия спортом сделали его высоким, стройным и сильным. И учился он отлично.
Но красавица оставалась холодной.
После окончания школы он уехал учиться в Москву, а она в другой город.
Первое письмо от неё он получил, когда оканчивался второй курс института. Письмо было совершенно неожиданным и разбередило его душу, воскресив все школьные воспоминания. Он ответил. На летних каникулах они встретились в том небольшом городке, где учились в школе.
Вместе с бывшими одноклассниками ночи напролёт они бродили по городу, горланя песни типа «Любимый город может спать спокойно…», а потом оставались одни, не позволяя себе зайти дальше поцелуев.
Во время учёбы на третьем курсе он почти ежедневно писал ей письма, на которые сначала приходили редкие ответы, а потом она и вовсе перестала отвечать.
Но однажды всё изменилось. Будучи студентами пятого курса, они всей комнатой дружно игнорировали в тот день какую-то лекцию, по несчастью для неё, лекции, оказавшейся первой. То есть, спали. В дверь негромко постучали. Они, просыпаясь, вначале недовольно заворчали на раннего посетителя, посмевшего разбудить их, но дверь приотворилась, и серебряный голосок робко спросил:
— Здесь живёт Великанцев?
Это была она.
И снова в душе, уже почти забывшей её, бешеный огонь страсти, женитьба и первое протрезвление — ему так хотелось после ЗАГСа прокатиться по Москве на такси, чтобы как-то поделиться своей радостью с ребятами из своей группы, бывшими у них свидетелями. Но, как нарочно, такси всё не попадалось, и не прошло и пары минут, как она, злобно сдвинув брови, резко произнесла:
— Ну и где твоё такси? Буду я его ждать! Как же, нашел дурочку!
Притихшие ребята, гнетущее ощущение того, что он сделал непростительную глупость, заставили его замкнуться и молчать всё время, пока они ехали в «общагу» на трамвае.
Позже, работая на «фирме», он получил комнату площадью четырнадцать квадратных метров. Иногда, погостить и повидаться с внучкой, издалёка, раз в год, приезжала его мать.
Первый день поведение жены было нормальным, зато потом — что бы ни сделала мать, встречалось руганью. Без оглядки на соседей, с криками на всю улицу.
А ведь он работал не где-нибудь на овощной базе, а на лётно-испытательной станции, где люди рискуют жизнью, и оттого, что после очередной семейной драмы он может невольно допустить ошибку, зависела жизнь людей. Все сослуживцы были в курсе плохих семейных отношений, превративших его жизнь если не в пытку, то уж точно в безрадостное существование.
В отношениях с женой он почему-то должен был всегда оправдываться. Задержался на работе — виноват, потому что дома именно в этот день нужно было забить какой-нибудь гвоздь. Он пытался объяснить ей, что не мог не задержаться, потому что у них в этот день, как на грех, получились неважные результаты, а главный требовал разобраться, почему.
