Арнольд Гессен - «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине
Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, то есть познать счастье. Ты говоришь мне, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, – но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает – содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы. Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. – Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша! и как смешно было мое поведение с ней! Дорогой друг, постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее произвести, – скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу, а доказательство тому – что тебе в голову придет. Мерзкий этот Панин, два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе – а я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь!.. объясни же ей, что прав я, что, увидав ее хоть раз, уже нельзя колебаться, что у меня не может быть притязаний увлечь ее, что я, следовательно, прекрасно сделал, пойдя прямо к развязке, что, раз полюбив ее, невозможно любить ее еще больше, как невозможно с течением времени найти ее еще более прекрасной, потому что прекраснее быть невозможно. – Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня»…
Пушкин, однако, опоздал: когда он вернулся 19 декабря в Москву, Софья Федоровна была уже помолвлена и через месяц вышла замуж за Панина.
* * *Несмотря на отказ С. Ф. Пушкиной, поэт продолжал бывать у Зубкова. Он снова и снова расспрашивал его о декабристах и накануне первой годовщины восстания написал в его доме «Стансы»:
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукий.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
Сравнивая «начало славных дней Петра» с мрачным началом царствования Николая I, Пушкин смело выступал защитником декабристов.
Зубков, видимо, рассказал Пушкину о необычайно смелом и благородном поступке видного государственного деятеля Н. С. Мордвинова, пользовавшегося среди декабристов большим авторитетом и намечавшегося ими в члены будущего временного правительства. Через несколько дней после ареста декабристов Мордвинов подал Николаю I свое «Мнение об указе 1754 года», в котором доказывал бессмысленную жестокость смертной казни.
На Пушкина это произвело сильное впечатление, и он написал стихотворение, выражавшее его уважение Мордвинову:
Под хладом старости угрюмо угасал
Единый из седых орлов Екатерины.
В крылах отяжелев, он небо забывал
И Пинда острые вершины…
Реформатор отечественной финансовой системы, назначенный членом уголовного суда над декабристами, Мордвинов один высказался против применения к ним смертной казни и подал при вынесении приговора мотивированное особое мнение. Это был второй исключительный в те дни по смелости поступок Мордвинова. И Пушкин закончил стихотворение строфой:
Один, на рамена поднявши мощный труд,
Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,
Вдовицы бедной лепт и дань сибирских руд
Равно священны пред тобою.
26 декабря Зинаида Волконская устроила в своем салоне прощальный вечер в честь уезжавшей к мужу-декабристу, в Сибирь, Марии Николаевны Волконской. Это был значительный по тому времени общественный акт: передовая московская интеллигенция тем самым выражала свои симпатии и уважение декабристам.
На вечер Зинаида Волконская пригласила и Пушкина. Увидев строгую и серьезную Марию Николаевну, поэт не мог не вспомнить ее, юную пятнадцатилетнюю Марию Раевскую, с семьей которой совершил в 1820 году незабываемое путешествие по Кавказу и Крыму. Мария Николаевна писала в своих позднейших записках, что это ей посвятил Пушкин в «Евгении Онегине» строки:
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам.
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
М. Н. Волконскую провожали тепло и сердечно. «Что за трогательное и возвышенное отречение! – писал в те дни Вяземский А. Тургеневу. – Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории. В них видна была не экзальтация фанатизма, а какая-то чистая, безмятежная покорность мученичества, которая не думает о славе, а поглощается одним чувством тихим, но всеодолевающим».
Декабристы еще томились в те дни в одиночных камерах Петропавловской крепости, их только начали отправлять на каторгу. Е. И. Трубецкая уже выехала в Сибирь разделить участь мужа, и вслед за нею отправлялась М. Н. Волконская.
Николай I зорко следил из своего дворца за каждым шагом осужденных декабристов и их жен. Но Пушкин смело явился на этот вечер с только что написанным посланием декабристам.
Набрасывая черновик послания, поэт мысленно переносился в «каторжные норы» декабристов и среди всех этих очень близких ему друзей на первом плане увидел милых его сердцу лицейских товарищей, Пущина и Кюхельбекера.
Как бы желая доказать друзьям, что расставание, время и горе не поколебали их внутренних связей и родства, поэт начинает свое послание декабристам дельвиговским призывом:
Храните, о друзья, храните…
В несчастье – гордое терпенье…
Этим призывом, покидая в 1817 году лицей, Дельвиг напутствовал товарищей в «Прощальной песне воспитанников Царскосельского лицея», и им начал в 1826 году свое послание декабристам Пушкин:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа.
И братья меч вам отдадут.
В своих «Записках» М. Н. Волконская вспоминала, как трогательно провожали ее в Сибирь:
