Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.
Наступило, наконец, давно желанное утро 9 августа, дня нашей разлуки с Хивою. Кавказский отряд выстроился в саду для напутственного молебствия и потянулся затем с песнями мимо моей кибитки. День был сырой и пасмурный, но все лица сияли. Помимо радости понятной, люди видимо потешались и своим оригинальным видом: все были в белых французских кепи с назатыльниками и… в полосатых хивинских халатах, купленных для всего отряда в виду осенних холодов на Уст-Юрте и взамен полушубков.
В тот же день, около полудня, нас перенесли к берегу Палван-ата, громадного канала, проведенного из Аму-Дарьи и снабжающего водою Хиву и [299] ее окрестности. Здесь была собрана целая флотилия больших хивинских каюков, в которых почти до вечера то устанавливали артиллерийский парк и разные казенные тяжести, то размещали с лишним 200 человек самого пестрого военного люда, но большею частью больных и раненых. На обоих берегах канала толпились, кроме того, сотни хивинских бурлаков, которые должны потянуть наши лодки на лямках против течения.
Возня с этой посадкой окончилась только к вечеру, и тогда явился проститься с отъезжающими начальник Туркестанского отряда, генерал Головачов. Здесь я видел его первый раз. Это не старый еще человек, с длинными шелковистыми бакенбардами и с симпатичной вообще наружностью, украсившийся всего несколько дней перед тем Георгием на шее и прошедший свою военную школу на Кавказе, где до генеральского чина командовал Куринским полком и был одновременно начальником Ичкеринского округа. Простившись с своими Туркестанцами, он вошел и в наш кавказский каюк, где с видимым удовольствием вспоминал свою службу в Чечне и в горах Дагестана.
— Я так люблю этот край, говорил он, — что питаю совершенно родственное чувство ко всем Кавказцам, и буду, господа, весьма доволен, если вы мне позволите быть чем-нибудь вам полезным.
Едва мы успели поблагодаррить любезного генерала, как подошел другой старый кавказец, [300] ген. — адют. К. П. фон-Кауфман, командовавший тоже полком на передовом пункте Дагестана, в Аймаки, во время самого разгара муридизма. Он обратился к нам с несколькими любезными вопросами о нашем снаряжении на предстоящий далекий путь, и простился затем в таких выражениях:
— Прощайте, господа, и не поминайте нас лихом! Кавказцам, если они даже забыли меня, и Кавказу, которому принадлежат лучшие воспоминания моей жизни, передайте мой сердечный привет. Счастливой дороги, с Богом!…
После этого напутствия последовал наконец сигнал к отплытию. Хивинские бурлаки пришли в движение и, вскоре, флотилия наша, медленно и бесконечно-длинной вереницей, потянулась вверх по каналу…
Путешествие было в высшей степени оригинальное и представляло богатый материал для кисти художника. На протяжении всех семидесяти верст от Хивы до Аму-Дарьи оба берега Палван-ата утопали в роскошной зелени непрерывных садов, между которыми разбросаны отдельные кишлаки и целые деревни, эффектно выделявшияся из общего растительного фона. При появлении нашей флотилии все население этих аулов высыпало обыкновенно на самый берег, образуя собою самые характерные группы мужчин, женщин и детей… Палван-ата, как магистральный канал, разветвляется на своем пути на массу глубоких оросительных арыков; через них переброшены неуклюжие, но оригинальные мосты; возле [301] них то и дело ютятся то крошечные мельницы, то скрипучия водоподъемные сооружения, приводимые в движение бесконечным кружением верблюдов с завязанными глазами…
В этой обстановке мы подвигались целую неделю до Аму-Дарьи, останавливаясь на ночь возле аулов и днем, по несколько раз, для отдыха Хивинцев. Нас нередко задерживали, кроме того и разные приключения.
— Стой, стой! раздаются вдруг неистовые крики среди медленно ползущих каюков. — Дур, дурун хоу! — ревом подхватывают со всех сторон Хивинцы. Пробуждается полусонный люд, млеющий под открытым солнцем. Останавливаемся. — Что случилось?! — Оказывается, что каюк сорвался с лямки и быстро пошел обратно по течению, кружась и ударяясь по пути о встречные лодки… Бурлаки с целым гвалтом бегут сначала по берегу, не раздеваясь кидаются затем по горло в воду, вызывают общий смех на всех каюках, и, наконец, при помощи людей из прибрежного аула, бросившихся на перерез беглеца, ловят его и влекут обратно, отделавшись только двумя-тремя папахами, упавшими в суматохе в воду…
Но не всегда однако приключения обходились так дешево. Раз, на большой глубине, свалился в воду артиллерист и его вытащили полумертвым. В другой раз пошел на дно со всеми людьми сильно перегруженный каюк парка; людей спасли, а каюк остался на месте. Были остановки и более печальные [302] вызванные похоронами четырех солдат, умерших в течение нашего плавания по арыку. Это были, по словам сопровождавших нас врачей, прямые жертвы постоянного влияния сырости и громадной разницы в температуре дня и ночи, причин, которые за то же время значительно ухудшили состояние больных и увеличили число их…
Последние три дня до выхода на Дарью, наша флотилия представляла еще более своеобразную картину. Дело в том, что Палван-ата из узкого и глубокого канала превращается в своих верховьях в быструю, широкую и крайне мелководную реку, но с фарватером по средине. Двигаясь по берегу, Хивинцы уже не могли тянуть здесь наши каюки. В них запрягли поэтому гуськом по пяти лошадей, выставленных по приказанию из Хивы, но которых хватило только на часть каюков; остальных потянули сами Хивинцы, человек по 12 каждую, идя по пояс в воде и оставшись в одних только бараньих шапках.
Эта оригинальная конная флотилия, сопровождаемая беспрерывными криками погонщиков и тем не менее двигавшаяся еще медленнее прежнего, потянулась на следующий день мимо города Хазараспа, расположенного несколько в стороне от арыка, а еще через день, — вышла на Дарью… Расставшись здесь с конями и Хивинцами, мы понеслись, наконец, по течению широкой и многоводной реки, раскинувшейся версты на три, и флотилия наша сразу рассеялась благодаря неумелости солдат, неожиданно попавших [303] в незнакомые роли лоцманов и матросов: одних понесло вправо, другие врезались в камыши левого берега, некоторые сели на мель… Приключения эти повторялись довольно часто, но к вечеру мы все же добрались до Ханки, небольшого городка, расположенного ровно в 30 верстах от столицы ханства. Вышло, таким образом, нечто неожиданное, никем не предусмотренное: потратив целую неделю на плавание в 110 верст, мы снова очутились в расстоянии одного перехода от Хивы, который мы могли бы совершить без особенного утомления в один день, хотя бы на хивинских арбах, не подвергаясь ни сырости, ни бесконечному томлению… Но такова была судьба!
