Елена Морозова - Мария Антуанетта
Неожиданно королева спросила Кампан, удалось ли ей выяснить, что, собственно, хотел от нее королевский ювелир, и та рассказала все, что узнала. Разгневанная Мария Антуанетта вызвала к себе Бретейля, и тот дополнил рассказ Кампан, сообщив, что у Бемера якобы имеется расписка королевы, в которой она обязуется в три приема выплатить всю сумму. Подле каждой даты выплаты стояло слово «одобрено», а в конце подпись: «Мария Антуанетта Французская». Но Мария Антуанетта была не «Французской», а «Австрийской» принцессой и вдобавок, как положено государыне, подписывалась только именем, данным ей при крещении. Подпись явно была подделана! Королева потребовала сообщить обо всем королю, дабы тот примерно наказал кардинала: она, как и Бретейль, была уверена, что кардинал самым наглым образом воспользовался ее именем, чтобы обогатиться, а заодно и опорочить ее. Не в силах сдержать возмущения, Мария Антуанетта ворвалась к королю и принялась по-женски бессвязно жаловаться на негодяя кардинала. Людовик, с каждым ребенком относившийся к супруге все более трогательно и прощавший ей буквально все, почувствовал себя едва ли не более оскорбленным, чем королева, и велел немедленно арестовать Рогана. Посвященный в историю Верженн уговаривал короля сделать все по-тихому, чтобы «не выносить сор из Версаля». Но импульсивная королева, не думая, что огласка повредит прежде всего ей, идет на поводу у обуявшего ее гнева и требует незамедлительно наказать тщеславного мошенника.
* * *Когда кардинала арестовывали, ему удалось незаметно набросать пару слов своему верному секретарю аббату Жоржелю и передать записку проходившему мимо версальскому лакею, велев как можно скорее отвезти ее в кардинальский дворец. Когда к кардиналу нагрянули с обыском, все бумаги, способные его скомпрометировать, были уничтожены. Многие полагали, что среди них находились и пресловутые письма королевы, и недоумевали: зачем он уничтожил доказательства собственной невиновности? Однако именно этот поступок доказывает отсутствие в действиях кардинала злого умысла: пылкий обожатель королевы не мог поступить неблагородно по отношению к предмету своего поклонения.
В кабинете король с порога спросил Рогана, приобрел ли тот бриллиантовое ожерелье у Бемера. «Да, сир, — не задумываясь ответил Роган, — и передал его для вручения ее величеству». «И кому вы его передали?» — спросил изумленный Людовик. «Графине де Ла Мотт-Валуа», — ответил кардинал и добавил, что с радостью оказал ее величеству сию услугу, тем более что королева письменно просила его выступить посредником в приобретении ожерелья. Слова Рогана звучали настолько искренне, что министры насторожились: дело приобретало неожиданный оборот. Кажется, Роган действительно не присваивал себе ожерелья. Но Мария Антуанетта услышала в ответах кардинала лишь очередное оскорбление. Как он мог подумать, что она обратилась к нему с просьбой?! Да она ни разу не посмотрела на него! Кардинал оправдывался: он всего лишь желал угодить ее величеству, а его, судя по всему, обманули. И он предъявил записку, адресованную Жанне де Ла Мотт, в которой ее величество поручала ему приобрести ожерелье. Под запиской стояла подпись: «Мария Антуанетта Французская». Людовик, волновавшийся все больше, перешел на крик: «Вы что, не знали, как подписывается королева? Как вы, Роган, могли поддаться на такую грубую подделку?» И тут же устыдился своей гневной вспышки.
Разгорелся спор. Королева кричала, требуя примерно наказать кардинала, а король, хотя и считал Рогана виновным, успокаивал супругу, желая кулуарно, без шума, уладить дело. Верженн советовал заключить кардинала в отдаленную крепость, а еще лучше — чтобы не ссориться с церковью и влиятельными представителями клана — отправить в отдаленную епархию. Мария Антуанетта настаивала на публичном осуждении. Не смея ослушаться супруги, король предоставил кардиналу выбор: королевский суд или суд парламентский. Желая публично оправдаться и восстановить свое доброе имя, кардинал выбрал парламент. Потом, помолчав, добавил: не надеясь убедить его величество, что вина его состоит только в том, что он оказался жертвой обмана, он не дерзает просить короля судить его королевским судом. Людовик на мировую не пошел, ибо все еще считал парламент послушным королевской воле, хотя тот давно уже пребывал в оппозиции двору. Отдавая дело в парламентский суд (ни король, ни королева не сомневались, что этот суд вынесет кардиналу обвинительный приговор), король стремился избежать бурных сцен, неизбежно ожидавших его, если бы он попытался замять эту неприятную историю: подстрекаемая Бретейлем, Мария Антуанетта жаждала мести. Она была уверена, что все закончится быстро и к посрамлению кардинала. «Кардинал воспользовался моим именем как последний негодяй и фальшивомонетчик. <…> Король великодушно предоставил ему выбор быть судимым парламентом или признать свою вину и положиться на милость короля. Он выбрал первое. Говорят, он в этом раскается. Я очень рада, что теперь мы долго не услышим об этом ужасе, ибо дело его будет рассматриваться не раньше декабря», — написала она брату.
Рогана отправили в Бастилию, а королева вернулась в Трианон, где на следующий день на сцене ее маленького театра ей предстояло играть Розину в «Севильском цирюльнике». Графу д'Артуа досталась роль Фигаро, а Водрею — графа Альмавивы. Желая удивить свой мирок, ее величество пригласила на спектакль автора. Своим фрондерством Мария Антуанетта бросала вызов «скучному двору», причисляя к нему также и короля, который, в отличие от супруги, прекрасно понимал, куда метили стрелы сатиры Бомарше. Особенно в «Женитьбе Фигаро». «Это ужасно! Он высмеивает все, что должны уважать в государстве! Нет, пьеса увидит сцену, только если рухнет Бастилия», — пророчески заявил Людовик о «Женитьбе Фигаро». Ошибся он не намного: запрет на постановку «Фигаро» был снят за пять лет до падения Бастилии; в снятие запрета немалую лепту внесла фрондирующая королева. При поддержке компании Полиньяк она добилась разрешения устроить премьеру «Фигаро» в поместье Водрея, на сцене его аристократического театра, слывшего в то время лучшим частным театром. Говорят, история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса. Комическая сцена в саду из «Женитьбы Фигаро» повторилась в виде фарса в роще Венеры; но для королевы фарс стал началом трагедии.
Постепенно в Бастилию доставили всех причастных к исчезновению ожерелья. Жанну де Ла Мотт, Рето де Виллета, Николь Леге, а также очевидно непричастных к сей истории Калиостро с супругой и барона де Планта, приставленного кардиналом наблюдателем к Калиостро. Николя де Ла Мотт предпочитал отсиживаться в Лондоне; французская полиция попыталась выкрасть его оттуда, но не сумела. Началось следствие по делу, главными действующими лицами которого стали прелат, авантюристка королевской крови, куртизанка, сомнительный дворянин, жандарм, загадочный иностранец (то ли шарлатан, то ли заговорщик) и… королева Франции. Такая драма не могла не привлечь внимания самой широкой публики. Причем стоустая молва стремительно превращала Марию Антуанетту из пострадавшей в обвиняемую: большинству хотелось верить в ее виновность. Если Роган — жертва обмана, он невиновен, а если виновен, что стремилась доказать королева, значит, одно из двух: либо он купил ожерелье с целью присвоить его, либо приобрел его по приказанию Марии Антуанетты. Но если бы он присвоил ожерелье, то не стал бы просить ювелиров написать королеве благодарственное письмо…
