В. Стамбулов - Намык Кемаль
Хотя Хиос находится все в той же чудесной лазоревой оправе Архипелага, что и Родос, но его климат совершенно иной. Здесь бывают резкие перемены температуры; воздух очень сырой. Уже с первых месяцев переезда здоровье Кемаля резко ухудшилось; вновь начался бронхит с его мучительным ночным кашлем. Усиленно разрушало организм Кемаля и вино, которое он пил сейчас в большом количестве, стараясь найти в опьянении забвение от гнетущей его тоски. Но работы над своей книгой он не оставлял. Одновременно он списывался со своим старым другом Эбуззия-Тефиком, работавшим в стамбульских газетах, и выяснял у него возможность издания своего труда.
Наконец, с большим напряжением закончив рукопись первого тома, он отослал ее в Стамбул. Но тут силы оставили его, и он слег.
Несколько дней он не поднимался с кровати, когда пришла радостная новость: Эбуззия-Тефик писал, что он приступил уже к печатанию предисловия. Немного спустя, он прислал и первую, отпечатанную отдельным оттиском, главу, сообщив при этом, что в течение нескольких дней книжка разошлась в количестве 2000 экземпляров.
Автограф Намык Кемаля. Письмо отцу.
Это был большой успех. Особенно радовало Кемаля, что даже в удушливой атмосфере реакции его имя не было забыто.
Существовали еще какие-то тайные нити, связывающие его с тем, другим миром, куда ему уже не суждено было вернуться. Сверкнула радостная надежда: значит реакция не сумела задавить всякую мысль о борьбе, если имя ссыльного, ненавидимого султаном и правительством, заставляет набрасываться на написанную им книгу. Очевидно, где-то притаились сторонники, единомышленники, смена, которая готовится к новой борьбе с режимом насилия и произвола. Оправдывались слова, сказанные в одном из его стихотворений:
И если свободе и музе я жертвую жизнью своей,
То время настанет, и тысячу новых земля породит Кемалей.
Теперь история, над которой он работал, казалась ему особенно важной.
Этот труд будет читаться, пока существует Турция; его имя сохранится в потомстве, подобно имени Плутарха, и гражданские доблести новых поколений будут воспитываться на героических образах, созданных его пером.
Еще два-три года труда, и «история» будет написана. Но нужно усиленно работать, чтобы успеть закончить ее до смерти, близость которой он уже чувствовал. Теперь приступы лихорадки, легочные осложнения приходили все чаще и чаще. Простая неосторожность, прогулка в открытом экипаже в холодную погоду, укладывали его в постель на недели. Доктор Орнштейн – медик, лечивший Кемаля и пользовавшийся на Хиосе заслуженной репутацией, предупреждал семью, что значительную роль в быстром ухудшении здоровья писателя играет его подавленное мрачное настроение. «Оградите его от всякого раздражения, неприятностей, всяких нервных потрясений, и его организм справится сам с болезнью», – говорил он. И действительно, достаточно было получить из Стамбула радостное известие о выходе книги, как Кемаль буквально преобразился. Болезнь отступила перед этим возрождением оптимизма, энергии. Но, увы, это продолжалось недолго.
«Однажды, – рассказывает его сын Экрем, – вернувшись домой, я застал отца буквально убитым. Осунувшись, он сидел в кресле со смертельно побледневшим лицом и с трудом дышал.
– Что с вами, что случилось, вы больны?
Отец не отвечал; он молча взял со стола листок бумаги и протянул его мне. Это была расшифрованная телеграмма, полученная им от Секретариата дворца.
Старинным бюрократическим стилем, без точек и запятых, одним длинным предложением, там было написано:
Его превосходительству Кемалю-бей эфенди начальнику округа Хиоса.
Являющееся введением в Османскую Историю носящее название история Рима находящееся в печати великое произведение было представлено высокому взгляду его величества и удостоилось высочайшего одобрения но ввиду того что некоторые употребляемые там выражения и ряд слов будь они кем-либо превратно и двусмысленно истолкованы могли бы подорвать расположение к вам падишаха его величеством дано приказание о запрещении печатания указанной истории а также об изъятии всех уже отпечатанных экземпляров для чего вам надлежит немедленно дать указания кому следует и сообщить нам ожидаемый нами ответ об исполнении.
Свиты его величества монарха Бесим».
Эта телеграмма была страшным моральным ударом. Но кроме того она влекла за собой и материальную катастрофу. В издание книги Кемаль вложил свои последние средства, влез в долги. Видя ее успех, он надеялся, что ему удастся не только оплатить расходы, но и обеспечить будущность горячо любимой семьи.
Теперь все эти надежды рушились. Мало того, приходилось задумываться, где достать новые средства, чтобы изъять еще нераспроданные экземпляры у книготорговцев, как требовал этого с рафинированной жестокостью султан.
Видя, как угнетающе подействовало все это на отца, Экрем пытался вызвать в нем какую-либо реакцию и уговорил его написать во дворец. Кемаль овладел собою и согласился на предложение сына. Он написал резкое письмо и послал его в Стамбул.
Проходили недели и месяцы, ответа не было. Илдыз молчал, как-будто зная, что дело уже сделано и теперь нужно только терпеливо выжидать неизбежного действия того ядовитого оружия, которым был нанесен смертельный удар.
Экрем попытался еще раз вырвать отца из состояния того безразличия, в котором тот находился, воздействуя на самые чувствительные его струнки.
– Отец, – говорил он, – ты умрешь, Абдул Хамид умрет, но родина будет жить. Обязательно допиши историю, закончи твое великое произведение.
Это обращение подействовало на Кемаля. Он снова пытался отряхнуть с себя оцепенение, чувство безнадежности, которое быстрее сжигало его жизнь, чем тяжелая болезнь.
– Ты прав, Экрем, – сказал он, – я должен закончить историю; это мой долг перед родиной.
Но это был лишь короткий порыв, который угас так же быстро, как и появился. Скоро Кемаль настоял, чтобы семья уехала в Стамбул к деду; как будто предчувствуя близкую развязку, он не хотел, чтобы его любимые дети были свидетелями печальной картины смерти.
В середине октября 1888 г. ушел пароход, увезший его семью с Хиоса. Теперь он остался один со своим недугом, со своими мыслями, со своим отчаянием. Семья, поселившаяся в Стамбуле в доме Мустафы Асыма, получила от него еще два-три письма. Затем письма прекратились. Вместо них пришла телеграмма от зятя Рифата, сообщавшего, что Намык Кемаль вновь слег с серьезным воспалением легких. Телеграмма получилась уже тогда, когда Кемаль доживал свои последние часы, ибо до конца, не желая волновать близких, он запрещал сообщать о своей болезни.
