Михаил Каратеев - По следам конквистадоров
Сделав этот несложный расчет, я настойчиво советовал Керманову заняться крахмалом. Меня поддержали и многие другие. Диктатор советов не любил, но выгода была настолько очевидна, что он сейчас же приказал сделать в нашей мастерской все нужное оборудование. Оно было сделано, но осталось без применения, его даже не испробовали на практике, так как к тому времени Керманов уже увлекся идеей производства сыра. Таково было свойство его характера, он бросался с одного на другое и ничего до конца не доводил.
После сыра, из которого ничего не вышло, он схватился за производство сливочного масла. Немедленно был куплен сепаратор и сделана ручная маслобойка, но оказалось, что масло некому продавать. Затем последовало новое увлечение: производство ароматических эссенций. Был куплен перегонный куб, совершенно для этого не подходящий, его собирались переделать, но диктатор внезапно загорелся идеей приобретения пресса для производства патоки из сахарного тростника, а перегонный куб стали употреблять вместо табуретки. На пресс у нас денег уже не хватало, а то и его бы, вероятно, постигла подобная участь. В окрестностях у одного крестьянина такой пресс был и всем соседям он выдавливал патоку от половины. Выдавил и нам. Ее тоже не продали, а съели сами, когда сахар стал не по карману.
Остается сказать несколько слов о табаке. В Парагвае выращиваются только черные сорта и есть районы, где это дело поставлено хорошо. Но в наших краях его вели совершенно по-варварски: листьям давали вырасти до максимума и когда они достигали полутора метров длиной, их срывали, минуя все промежуточные процессы высушивали на солнце, а затем превращали в самодельные сигары. Продать такой табак нечего было и думать, и сеяли его тут исключительно для собственного потребления. Сигары умеет крутить любая парагвайская крестьянка, одна из соседок накрутила из нашего табака и нам, за труд взявши себе половину. Эти сигары были отвратительны, но когда не стало денег на покупку сигарет, мы их все же выкурили.
Итак, к концу года с трагической очевидностью выяснилось, что из своего урожая мы ничего продать не можем, и труд наш, по существу, оказался напрасным. Однако Керманов еще бодрился. Теперь его осенила новая идея, от которой он ожидал спасения: купить несколько километров проволоки и, загородив тридцать или сорок гектаров Красной Кампы, посеять там хлопок — единственную культуру, которую тут все же можно было продавать, хотя бы по явно заниженной цене. Однако и это было уже неосуществимо, так как на проволоку не осталось денег.
Теперь, отбросив мечты об обещанном колонизаторами благосостоянии, никто не надеялся даже на возможность какого-либо денежного заработка. Вопрос ставился лишь в такой плоскости: можно ли будет как-то просуществовать в колонии, когда ее касса окончательно опустеет?
Большинство считало, что нет. Прокормиться тем, что мы сами производили, было, пожалуй, возможно, хотя такой стол был бы предельно скромен: маниока, кукуруза, изредка яйца и курятина, на десерт земляные орехи и фрукты, кое-что могло вырасти и на огороде. Вместо сахара можно было употреблять патоку, вместо чая можно было заваривать какую-нибудь травку, курить самодельные сигары, освещаться костром, изредка обменять мешок земляных орехов на пару литров постного масла, словом подлинного голода можно было не бояться. Но какие-то деньги все же были необходимы хотя бы на одежду и на обувь, которые в парагвайских условиях изнашивались невероятно быстро. И в этом смысле наша колония находилась в положении неизмеримо худшем, чем самое бедное парагвайское хозяйство. Если крестьянину «единоличнику» понадобилось приобрести штаны, он может отвезти в город сотню яиц, пару кур, мешка два орехов, и продав это на базаре, хотя бы по-дешевке, сделать необходимую покупку. Но когда штаны нужны сорока человекам, таким путем из положения не выйдешь, ибо по существу наша колония была таким же бедным хозяйством, как все соседние, а потребностей у нее было неизмеримо больше.
В будущем мог немного выручить хлопок, но чтобы дождаться возможности продать его за приемлемую цену, необходимо было сохранить хотя бы маленький резервный капитал, а у нас, в чаяньи крупных барышей от продажи первого урожая, деньги тратились легкомысленно, щедро и непроизводительно, примеры чего я уже приводил. Приведу и еще один: имея полную возможность в основном питаться продуктами собственного производства, прикупая лишь самое необходимое — колония только за три первые месяца истратила на свое довольствие 60,000 пезо наличными, т. е. более того что стоили все три купленные нами чакры.
Когда в нашей колхозной кассе уже проглядывало дно и вместе с тем стало очевидным, что надеяться больше не на что, общее собрание постановило на каждого члена колонии сохранить в неприкосновенности сумму, равную стоимости проезда до Асунсиона. Для многих это послужило спасением.
Развал
Едва окончился условленный год существования нашего колхоза и диктатуры Керманова, колония «Надежда» рассыпалась как карточный домик. В ней к этому времени оставалось сорок два человека, так как один по семейным обстоятельствам уехал значительно раньше и один умер.
Семнадцать человек, в достаточной степени наученных горьким опытом минувшего года, ни о каких новых формах земледелия не хотели и слышать. Они почти одновременно покинули колонию и отправились в Асунсион. В их числе находился и я. От каких-либо претензий на причитавшуюся нам часть недвижимого имущества, инвентаря и урожая мы отказались, поэтому, сверх обусловленной стоимости проезда, из оставшейся в кассе наличности нам выдали еще какие то гроши, приходившиеся на долю каждого. Кроме того, остающиеся купили у нас собственных лошадей и седла.
Пять человек переехали в село Велен. У них были кое-какие личные средства, что позволило им приобрести там домик с небольшим участком земли и купить подержанный грузовик, на котором они пытались наладить перевозку пассажиров и грузов между Веленом и Концепсионом. Эта группа при расчете с колонией денег уже не получила, но ей дали из общего имущества лошадь, повозку и некоторые инструменты. Прожив в селе год и прогорев на своем транспортном предприятии, эти пятеро с трудом продали за бесценок автомобиль и тоже перебрались в Асунсион.
Из оставшихся на месте, семейство Раппов и с ними еще три холостяка, заявили о своем выходе из коллектива. При разделе им, помимо кое-какого инвентаря, досталась наша верхняя чакра («Убийцы»), где они совместно продолжали работать еще года три.
Остальные тринадцать человек решили сохранить колхозную организацию, но Керманову пришлось сойти на роль рядового колониста и передать бразды правления полковнику Чистякову. Впрочем отставной диктатор вскоре колонию покинул и переехал на эстансию Бонси, где получил какую-то службу, а впоследствии возвратился в Европу.
