Жюль Ренар - Дневник
19 февраля. Личное! Личное! Ну и что же? Вы вправе ополчиться на мое «я», но не на ту искренность, с которой я о себе говорю, ибо, будь мое «я» Цезарем, вы задохнулись бы от восторга.
20 февраля. У Саша Гитри… Рассказываем друг другу различные истории.
Мальчик-савояр приходит в колбасную, держа под мышкой дешевенькую скрипку, покупает кусочек колбасы и, когда приходит время платить, говорит, что у него нет денег, что сейчас он пойдет их достанет, если хозяин согласится взять скрипку в залог: самая плохонькая скрипка, во всяком случае, стоит кусочка колбасы. Договорились. Через несколько минут в колбасную входит шикарный господин, тоже делает покупку, и вдруг замечает скрипку и пристально к ней присматривается. «Но ведь это Страдиварий, — говорит он. — Даю за нее пять тысяч франков». Удивленный колбасник объясняет, как попала к нему скрипка. «Ладно, — говорит господин, — скрипач вернется, купите у него скрипку, а потом я зайду за ней и заплачу, как условлено». Савояр возвращается. Хозяин дает ему пятьсот франков, за которые он получит пять тысяч. Но шикарный господин не пришел.
23 февраля. Катюль Мендес написал Кларти[84]: «Если мне не пришлют билеты на первое представление, я не напишу ни слова о «Бургграфах». В связи с этим Кларти вспоминает: в 1870 году какого-то журналиста не захотели пропустить через аванпосты. «Ах, так! — воскликнул он. — В таком случае мы не будем писать о войне».
25 февраля. Я обитал на всех планетах, и везде не слишком весело.
28 февраля. Плачь, но берегись, чтобы хоть одна твоя слеза скатилась по острию пера и примешалась к чернилам.
5 марта. В редакции «Фигаро». Подаю в кассу свою карточку.
— Тут для меня должна быть небольшая сумма, — говорю я.
Кассир открывает огромную книгу. Вижу свою фамилию, выведенную красивым почерком.
— Да, ваш гонорар пятьдесят сантимов за строчку. Это составляет тридцать шесть франков пятьдесят.
Пишу Кальметту, что при такой ставке я умру с голоду, а если приходится умирать с голоду, так уж лучше не работать.
21 марта. «Четырнадцатое июля» Ромена Роллана в театре Жемье. Четырнадцатое июля столь же печально в марте, как в июле. Не может толпа в течение трех действий метаться из стороны в сторону. Она тоже должна подчиниться условностям театра. Мегар объясняет мне, что девочка — это символ…
11 апреля. Вернулся в Париж. Коклен в «Мещанине во дворянстве».
— А ваш-то друг Гитри! — говорит он, хлопая меня по плечу, отчего я чуть не валюсь на землю, потому что стоял на одной ноге. — Это гнусно, что он сделал в «Комеди Франсез» с Тартюфом! Нельзя же играть его по-современному.
Только он спас «Рюи Бласа». Именно он сумел сыграть четвертый акт в комическом ключе, однако Виктор Гюго (он говорит: «мосье Виктор Гюго» уважительно, но с легким оттенком презрения) остался недоволен и отобрал у него роль Трибуле.
Впрочем, за исключением трех первых картин, «Мещанин во дворянстве» производит впечатление грубого фарса, и должно быть, сам Мольер думал: «Для этого болвана Людовика XIV и так сойдет!» Словом, пьеса для пресыщенной придворной знати, которой и развлекаться — то надоело.
15 апреля. У Прюнье, в соседней зале:
— Это бессмысленно…
— Позвольте, позвольте…
— Человечество…
— Что?
— Человечество…
— Чего?
* Птица в клетке не знает, что она не может летать.
* Стиль. Если появился «аметист», знай, что «топаз» поблизости.
* Любовь и дружба — это как ночь и день.
* Стрелять по кабану и убить на нем вшей.
* Онорина. Когда ее похоронят, как же плотно набьется земля в ее морщины.
27 апреля. И мне, сударь, тоже претит политика, но я ею не занимаюсь.
* «Франческа да Римини» в театре «Ренессанс». Почти Шекспир, только еще скучнее.
1 мая. Я страдаю, когда слышу прекрасный голос, поющий глупейшие слова.
* Слезы уродуют красоту страдания.
5 мая. В Лувре, куда повел меня Альфред Натансон. Смотрю картины Давида, Веласкеса и маленькие натюрморты Шардена, где не могу отличить луковицу от яйца. Все это меня не трогает.
Выйдя из Лувра, вижу черного дрозда с желтым клювом. Он сидит в одиночестве посреди теневого пятна, вытянувшегося на зеленой траве. Вот это живопись.
* Все каштановые деревья открыли свои листья, как маленькие вечерние зонтики.
7 мая. С такими людьми, как Шатобриан и Ламартин, путешествуешь по воздуху, но в неопределенном направлении.
* Правда не всегда искусство. Искусство не всегда правда, но правда и искусство имеют точки соприкосновения: их-то я и ищу.
9 мая. …На Гернсее в полдень раздавался пушечный выстрел, возвещавший, что пора Виктору Гюго кончать работу. Вечером в половине десятого другой пушечный выстрел напоминал ему, что пора идти спать. Его библиотека на Гернсее состояла сплошь из разрозненных томов. Он брал, к примеру, первую часть труда по навигации, а об остальном догадывался сам.
11 мая. «Пелеас и Мелисанда», музыка Клода Дебюсси. Унылая скука, и как не посмеяться ребячеству автора: муж говорит, указывая на жену: «Я не придаю этому никакого значения». Это пропетая разговорная фраза. Я жду рифмы, а ее все нет и нет. А это чередование звуков! Вроде шума ветра. Но я предпочитаю ветер. Впрочем, это похоже также на дверь амбара, которая хлопает и скрипит. Дамы уверяют: «Меня это волнует, и этого достаточно». Нет! Есть разное волнение, и ежели я ничего не почувствовал, думаю, что и вы чувствовали не то, что надо.
Ах, сюда бы хорошенький эстрадный куплет. Публика свистит. Кто-то кричит: «Либреттиста! Либреттиста!»
Значит, по-ихнему, он виноват?
Ну, ладно! В музыке я ценю лишь тот мотив, который похож на мотив.
Здесь особая публика: богатые дамы, которые ходят только сюда или в оперу.
Прекрасные декорации.
— Это просто неразумно со стороны администрации делать хорошие декорации к пьесе, которая заведомо не будет иметь успеха, — говорит Гитри.
И он громко вздыхает от скуки, но вздохи замирают у него на губах.
Метерлинк вполне прав, что подсмеивается над этим марионеточным искусством.
* — Сегодня утром, — говорит Капюс, — я прочитал две страницы Флобера. Он не так уж хорошо писал.
— Я это знаю, — говорю я, — Флобер неестествен. Он не прирожденный писатель, как Вольтер, Ренан, госпожа де Севинье. Его стиль всегда немного стиль школьного сочинения. Он его фабрикует на месте, подчас неудачно. Его стиль — живопись, подчас мазня.
