Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны
В действительности подобные манипуляции лишь переносили решение проблемы на более отдаленное время. Это продолжалось до тех пор, пока неизбежное все-таки случилось, но за все приходилось платить гораздо дороже. То же самое произошло и с данцигской валютно-финансовой проблемой. Партия не только помешала мне своевременно решить ее, но и сама палец о палец не ударила, как будто в ее распоряжении была волшебная лампа Алладина. Через полгода после моей отставки уже ничего нельзя было спасти; данцигский гульден должен был суммарно обесцениться на тридцать процентов.
Эти валютные проблемы создали противоречие, все больше и больше разрушавшее мои отношения с партией. Через два месяца после моего "оправдания" перед Гитлером, закончившегося его воодушевленной речью о сущности партии, финансовое положение Данцига обсуждалось на малом заседании Совета Министров Германии. Председателем был Гесс, в заседании участвовали Нейрат, Шверин-Крозигк, Шмидт, в то время занимавший пост министра экономики и еще несколько человек. Поразительно, как трудно было этим людям понять особое положение Данцига, которое было неблагоприятно само по себе и стало вовсе безнадежным из-за бестолкового хозяйствования национал-социалистов, которых я никак не мог остановить. Мы уже поплатились за финансовые эксперименты, которые еще только предстояли Германии. Это было подобно волнам, расходящимся на поверхности небольшого пруда от брошенного камня. Они бегут, отражаются от ближнего берега, возвращаются назад, пересекаются, гасят друг друга. Если такой камень бросить в большой пруд, волнение будет продолжаться значительно дольше, пока не исчерпается само по себе. Данциг уже поплатился за некоторые мероприятия по кредитной экспансии, в то время как Германии они еще только предстояли в далеком будущем. Для господ из Берлина это было в новинку. Все ограничилось дебатами, половинчатыми предложениями, половинчатой помощью. Вывод, который партия сделала из этих событий: деньги можно и впредь тратить как душе угодно. "Деньги не имеют значения".
Тогда, отчаявшись, я добился приема у будущего госсекретаря Кепплера — в то время он был личным референтом Гитлера по хозяйственным вопросам и работал в рейхсканцелярии. Кепплер был инженером и подобно всем инженерам, по крайней мере, в Германии, был по-детски бестолков и наивен во всем, что не касалось его профессиональных знаний — но всегда имел полный портфель изобретений, которые считал очень близкими к воплощению. Я разработал план, как стимулировать экспортную промышленность Данцига. Кепплер посчитал, что все это — пустая трата времени. Самос большее через год Данциг войдет в состав Германии. Рейх обладает такими изобретениями и орудиями власти, что ни одна коалиция в мире не помешает Германии возвратить себе Данциг. Кепплер высказал сожаление, что пока не имеет права говорить о том, что готовит Гитлер. Но если бы я знал об этом столько, сколько знает он, то я, наверное, пустил бы все на самотек и предался ожиданию. Несмотря на это, я все же смог через Кепплера записаться на прием к Гитлеру. Здесь все тоже складывалось не лучшим для меня образом. Я повторил Гитлеру все, что сказал на заседании Совета Министров: если Данцигу не удается максимум за полгода сделать свой платежный баланс положительным, то нам придется девальвировать гульден.
Шверин-Крозигк, однажды находившийся вместе со мной в приемной Гитлера, сказал мне, что Германия тоже не сможет избежать инфляции. Гитлер был согласен на любое скрытое обесценивание денег, он просто не хотел допускать открытой девальвации. Здесь в нем говорил расчетливый демагог, точно знавший, что предложить человеку с улицы, до какой степени можно рассчитывать на его доверчивость, и от чего он начнет терять послушание. Инфляция и продовольственные карточки были для него вершиной непонимания психологии масс.
"Делайте, что хотите", — повторил он и на этот раз, — "но на девальвацию я своего согласия никогда не дам — так же точно я никогда не позволю ввести продовольственные карточки. Ведь есть так много других средств, пораскиньте-ка своим умом". По его мнению, предыдущая война была проигран именно из-за подобного абсолютного непонимания мироощущения массы, мелких вкладчиков и домохозяек. Он никогда не потерпит, чтобы та же самая ошибка была допущена еще раз, причем накануне новой войны. Гораздо охотнее он бы совсем отменил деньги и ввел вместо продуктовых карточек всеобщую трудовую повинность. Если придется слишком туго, он всегда сможет оправдать подобные меры перед лицом масс. Он может объявить их новым военным социализмом, может пропагандировать их как колоссальный социальный прогресс. И народ поверит ему. Но своему правительству он никогда не позволит связывать имя Гитлеру с мероприятиями, которые однажды уже привели к обнищанию и крушению Рейха. Это возбудит чувства, которые потом обратятся против всего, что делают национал-социалисты. И все доверие будет разрушено за несколько месяцев.
"Каждое государство базируется прежде всего на том, что мелким вкладчикам и домохозяйкам требуется чувствовать себя в безопасности и кому-то верить. Никакое правительство не сможет удержаться, если не сумеет склонить эти категории населения на свою сторону".
Секрет овладения массами
Затем Гитлер заговорил о руководстве массами. Он считал, будто безошибочно улавливает все чувства массы, знает как взбодрить ее и чего следует избегать при любых обстоятельствах. Это уникальный дар, и здесь никто не имеет права что-либо ему возражать. Но одной лишь этой способностью многого не сделаешь. Следует хорошо знать средства, которыми располагаешь. Руководство массами — искусство в самом прямом смысле этого слова. Овладение массами требует напряженной работы. "Мои соперники морщат носы, когда говорят обо мне. Они с завистью спрашивают: откуда у него такой успех в массах? Ведь все эти социалисты и коммунисты уже считали массу своей вотчиной. Они владели аудиторией в залах, они хозяйничали на улицах. И вдруг пришел я и вокруг меня возникло большое массовое движение. Неужели мой успех — всего лишь порождение некритичности масс? Нет, эти господа ошибаются. Кое в чем здесь есть и наша заслуга: ведь мы приложили много усилий, и именно мы создали особую технику работы с массами.
Некритичность масс имеет свои особые преимущества, но эта некритичность вовсе не такова, как ее себе представляют плоские мозги марксистов и реакционеров. Масса имеет свои органы критики, но они функционируют иначе, чем у отдельно взятой личности. Масса подобна животному, которое повинуется инстинктам. Она не обдумывает и не рассуждает, и если мне удалось запустить мотор самого большого народного движения всех времен, то лишь благодаря тому, что я никогда не поступаю вопреки жизненным законам и мировосприятию массы. Это мировосприятие может быть примитивным, но оно прочно и неискоренимо, как все природные склонности. Такой живой опыт, как эпоха хлебных карточек и инфляции, навеки останется в крови у массы. Схема массового мышления и восприятия очень проста. Все, что не подчиняется этой схеме, вызывает у массы беспокойство. Меня упрекали в том, что я будоражу массу фантазиями, что я привожу ее в экстаз. Эти умники считают, будто наша задача — успокоить массу и содержать ее в тупой апатии. Нет, господа, массе нужно прямо противоположное. Я могу вести массу за собой лишь в том случае, если выведу ее из состояния апатии. Только взбудораженная моими фантазиями, масса становится управляемой. Апатично-немая масса — это величайшая опасность для любого общества. Апатия — это форма самозащиты массы, форма массового протеста. Протест сдерживается до тех пор, пока однажды не выплеснется в какие-нибудь совсем неожиданные поступки и реакции. Государственного деятеля, не принимающего срочных мер при виде массовой апатии, нужно просто отдать под суд!
