Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон
— Расходы на гостей тоже несу я! — сказал он в заключение. — Как ни скромна будет наша жизнь, все же мне придется принимать родных и влиятельных друзей, если я не хочу отказаться от своего будущего!
Мать выслушала все это внимательно.
— Вам ни от чего не следует отказываться, сэр Гревилл! — воскликнула она. — Это уж наше дело! Я знаю людей, которые живут, имея меньший доход и, несмотря на это, а может быть, именно благодаря этому, пользуются всеобщим уважением!
Поднявшись с софы, она подошла к Гревиллу:
— Я дивлюсь вам, сэр Гревилл! Благородный лорд, который знает счет деньгам… Когда мы приехали сюда — ах, на сердце у меня тяжело и страшно было. Я думала, вы из тех, кто считает, что все создано только им на удовольствие. И я боялась, что моя бедная Эмма… ах, простите, но каково матери видеть своего ребенка в таком положении… без обручения, без имени… Но теперь, когда я узнала вас… Вы ведь не сделаете мою Эми еще несчастнее, не правда ли? Теперь я знаю, теперь я вам верю, и я успокоилась. И сделаю все так, что вы будете довольны.
Тихо всхлипывая, она вернулась на софу. На мгновение воцарилось всеобщее молчание. Гревилл подошел к Эмме и испытующе заглянул ей в глаза.
— А Эмили? Что скажет моя Эмили по поводу нашего бюджета? Еще есть время для отступления!
Она сидела все в той же позе, как и тогда, когда он начал посвящать их в свои расчеты и признаваться в том, что беден. К своей нужде он добавил заботы о ней и ее матери. А она еще сомневалась в нем, мелочно осуждала его поступки, выискивала дурное в его характере. Ей стало очень стыдно, и в то же время тепло и радостно.
Ну и что из того, что он не утопает в богатстве и довольстве! Он дал ей самое высокое — свою любовь.
Она подняла на него глаза, все в ней тянулось к нему, но она не смела броситься в его объятия. Он казался ей таким великим, высоким, неприступным. А она была по сравнению с ним мелкой, низкой, грешной. Рабыней, которой следовало молчать. И ждать. Ждать молча…
Глупое сердце, все оно мудрит. Глупая душа с ее вечными вопросами и страхами. Разве не любит она его? И разве не любила бы точно так же, даже если бы он был нищим?
Она тихо помотала головой и склонилась к нему. Поцеловала руку, лежавшую на ее плече.
* * *Они пожелали матери спокойной ночи и вместе поднялись по лестнице. На ходу она прислонилась к его плечу. И от этого прикосновения ее пронзила приятная теплота. Сладкая мечта билась в сердце… Забыто все, что когда-то случилось с ней. Сэр Джон, Геба Вестина, ребенок — ничего этого как не бывало. Она была молодой невинной девушкой. Непорочная и чистая, она рука об руку с любимым переступала порог своей первой ночи.
Перед ее дверью Гревилл остановился и протянул ей руку, как бы на прощание.
Вдруг она вспомнила, что в ее комнате стоит только одна кровать.
— А ты? — спросила она в замешательстве. — А ты где спишь?
Он отвел глаза. Казалось, он смущен так же, как и она.
— Я… за картинной галереей есть небольшая пристройка… над верандой первого этажа…
Вот где он спал! Отделенный от нее всей шириной дома.
— Почему ты не показал нам эту комнату? — спросила она, собрав всю свою волю. — Позволь мне взглянуть, удобно ли тебе там.
Не ожидая его согласия, она взяла из его рук дампу и прошла через свою комнату, лабораторию и картинную галерею. По пути свет ее мерцающей лампы упал на «Венеру» Корреджо. И опять Эмме показалось, что полные губы насмешливо улыбались…
Эмма тоже улыбалась. И тоже насмешливо. Пусть Гревилл ученый, мудрый и сильный — и все-таки она в чем-то превосходит его. Ведь она женщина, опытная женщина… И над собой она насмехалась — над своей мечтой о непорочности, что бы она с ней делала! Перед картиной Венеры эта непорочность превратилась в ничто!..
Маленькая комнатка, выходящая окнами в сад.
В открытые окна видны раскачивающиеся на ветру черные ветви. Бледный свет на востоке возвещал приближение нового дня…
Здесь, наверное, хорошо жить летом, над большим садом с его деревьями, кустами и цветами. А теперь здесь было пусто и тоскливо. В комнате не было даже самого необходимого. Только кровать, стул, умывальник. А ведь было еще место для нескольких удобных мелочей и для второй кровати.
Опять проснулось в ней недоверие. Она пыталась рассуждать холодно и трезво. Она была его любовницей. Хотела принадлежать ему. Почему же он не стремился к ней?
Она еще раз взглянула на него. Он не закрыл за собой дверь, а остановился у нее, как бы ожидая, что Эмма уйдет. Когда ее глаза встретились с его глазами, он робко отвернулся. В его лице не было ни малейшего осознания собственной мужской силы, стремления к господству. Он стоял, как юная девица, дрожа и краснея.
И откуда только он набрался тогда в театре Друри-Лейн храбрости поцеловать ее? Или это был внезапный взрыв подавленного желания, овладевающий иногда и самыми стыдливыми. Властный порыв, за которым пряталась робкая душа. Его удивительные мысли, речи, действия — теперь она поняла все, Несмотря на свои тридцать три года, он, наверно, никогда не знал женщины…
Ее охватило чувство неловкости. На глазах выступили слезы. Смущенно, с грустью смотрела она на Гревилла, между ними на стуле колебалось пламя. У стены в темноте громоздилась высокая кровать.
Что делать? Уйти, как этого, казалось, ждал от нее Гревилл? Робко, неуверенно она отвернулась, чтобы прикрыть окно. Чтобы за каким-то действием спрятать свое смущение…
Влетел порыв ветра… Пламя вспыхнуло и погасло…
Глава двадцать четвертая
Ее разбудил первый луч солнца. Она тихонько приподнялась и поглядела на Гревилла.
Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, подложив руку под голову. Рубашка его распахнулась, открыв белую грудь. Четко обрисовывался профиль — высокий лоб, благородный изгиб носа, мягкие линии губ. Пальцы руки, лежавшей на одеяле, были длинные, узкие, изящной формы. Брови — слегка нахмурены, будто и во сне он напряженно думал.
Кто знает, что таится за этим лбом! Какое обилие накопленных знаний хранилось там!
Он представлялся ей созданием иной, более высокой расы. И женщиной его должна была бы стать Венера Корреджо, с ее природной неистовой грацией, соединившей в себе упругую силу моря с первобытным плодородием земли. А не Эмма с ее крестьянским происхождением, отчаянным невежеством и сомнительными скитаниями…
Да, ей следует измениться, уподобиться ему!
Если бы она родила ему ребенка… ребенка, зачатого во взаимной любви, рожденного на свет с радостным криком! Не так, как тот, другой ребенок — плод грубого насилия, ее позора…
