Михаил Гершензон - Избранное. Мудрость Пушкина
в чистовой
Но в нас кипят еще желанья:
в черновой «Онегина»:
Нет, рано чувства охладели.
в печати:
Нет, рано чувства в нем остыли:
в черновой:
Нет, пуще страстью безотрадной
Они вспылали (Татьяны томные мечтанья),
в печати:
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
в черновой эпилога к «Руслану и Людмиле» было:
Но вдохновенья жар погас,
в печатном тексте:
Но огнь поэзии погас:
в одной из ранних редакций стихотворения «Каверину» было:
Простимся навсегда
С Венерой пламенной,
в другой
С Венерой пылкою:
в черновике пятой песни «Руслана и Людмилы» было:
И неприметно хладный сон.
в чистом виде:
И неприметно веял сон
Над ним холодными крылами.
Это длинное предисловие было необходимо, чтобы открыть доступ в мышление Пушкина. Его мышление есть созерцание; оно сложено из живых, подвижных, зрячих слов, оно живет их жизнью. Кто, читая его живое слово, воспринимает мертвый знак отвлеченного понятия, тот естественно видит не молнию, а ее окаменелый след, громовую стрелу.
Войдем же в его созерцание через слово, и осмотримся. Без сомнения, у Пушкина, как у всякого человека, была своя метафизика, то есть целостное представление о строе и закономерности вселенной: без такой «основы» невозможно даже просто осмысленное существование, тем более – творчество. Можно с полным правом говорить о системе метафизических воззрений Пушкина, сознательных или безотчетных, и сравнительно легко восстановить ее на основании его поэзии, потому что ею, разумеется, определены все линии его умозрения и творчества, начиная от его общих идей и композиции его картин, кончая его словарем и метрикой. Но эту задачу я должен предоставить другим исследователям, в надежде, что их широкие и неизбежно зыбкие обобщения совпадут с моими более узкими наблюдениями и найдут в них опору. В той неисследованной области, где я нахожусь, необходимо идти твердым шагом от одной видимой вещи к другой: а в поэзии единственно-конкретное есть слово[79].
I
Пушкин только два или три раза определенно, да столько же раз мимоходом, выразил свое представление о сущности бытия, но скудость этих заявлений возмещается их полной отчетливостью. Их общий смысл не оставляет сомнений: Пушкин, подобно Гераклиту, мыслил Абсолютное как огонь. Вот как он изображает запредельный мир, то есть чистое бытие:
Ужели там, где все блистает
Нетленной славой и красой,
Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия…
Очевидно, Пушкин, как и Гераклит, мыслил мировое пламя невещественным, – оттого «чистый пламень», но этому пламени, как и у Гераклита, присущ один физический признак – свечение: он блестит; в черновой у Пушкина было:
Где в блеске новом утопает
Несовершенство бытия.
Этот образ чистого бытия еще более уясняется другим стихом той же черновой:
толь, где вечный свет горит,
и, наконец, стихом из черновой другого стихотворения тех же лет (1822—23) – «Надеждой сладостной младенчески дыша»:
Предел —
Где мысль одна горит в небесной чистоте.
Получается вполне гераклитовский образ Единого начала: невещественный, светящий огонь – мысль; и в тех немногих случаях, где Пушкин хотел представить полное погружение индивидуальной души в Абсолютное, – смерть не запятнанного грехом, – он неизменно изображает Абсолютное, как царство света. Так, о смерти Марии в «Бахчисарайском фонтане» сказано:
Она давно-желанный свет,
Как новый ангел, озарила.
и об умершем ребенке М. Н. Волконской:
В сиянии и радостном покое…
II
Следующий этап в миросозерцании Пушкина, доступный изучению, – его представление о сущности земного бытия. И здесь обильный материал приводит к неоспоримому выводу: он мыслил жизнь как горение, смерть – как угасание огня. В «Кавказском пленнике»:
Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень;
там же в другом месте:
И гасну я, как пламень дымной,
Забытый средь пустых долин:
о самом себе Пушкин говорит:
Уж гаснет пламень мой
и множество раз он определяет смерть просто как угасание
О Занд, твой век угас на плахе
Ты угасал, богач младой
Рано друг твой незабвенный
На груди твоей погас
и не менее пяти раз о Наполеоне:
Угас в тюрьме Наполеон
Всему чужой, угас Наполеон
Там угасал Наполеон,
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек
Он угасает недвижим,
Итак жизнь – горение, Поэтому Пушкин называет животворящую силу весны огнем:
Пригорки, рощи и долины
Весны огнем оживлены…
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено,
Напротив, смерть он определяет, как холод и тьму – спутники угасания:
Когда, холодной тьмой объемля грозно нас,
Завесу вечности колеблет смертный час…
Уж гаснет пламень мой,
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу,
III
Пушкин был не философ, как Гераклит, даже не поэт-мыслитель, как Гёте, но преимущественно лирик, Поэтому биологический и метафизический смысл его созерцания остались в нем нераскрытыми и несознанными: он глубоко разработал его, естественно, только в отношении духовно-чувственной жизни человека, Психология Пушкина, по существу тождественная с психологией Гераклита, несравненно полнее, подробнее и точнее ее, по крайней мере насколько последняя может быть теперь восстановлена.
Общую мысль Пушкина можно выразить так: жизнь, или что то же – душа человека, есть огонь, но души и в целом несходны между собой по силе горения, и каждая отдельная душа горит то сильнее, то слабее. Высшее напряжение жизненности в человеке Пушкин определяет словами: «пламенная душа». Но он не только констатирует это состояние души: он также оценивает его, именно – наивысшей ценою; он мог бы сказать вслед за Гераклитом, что огненная душа – наилучшая и мудрейшая. Таковы у него Руслан, черкешенка, Татьяна, он сам.
Воскреснув пламенной душой,
Руслан не видит, не внимает
Впервые пламенной душой
Она любила…
Татьяна от небес одарена «сердцем пламенным и нежным» (II) и Онегин говорит ей:
того ль искали
Вы чистой пламенной душой?
Пушкин о себе в 1816 году:
Гасну пламенной душой
и в 1826-м:
Так вот кого любил я пламенной душой…
о гр. Закревской:
своей пылающей душой…
о художнике:
И гаснет пламенной душой…
В других местах:
Оба сердцем горячи
Он свежее весны,
Жарче летнего дня…
Дух пылкий и довольно странный
пылких душ неосторожность
И хоть он был повеса пылкий
То же высшее состояние души, ее зенит, он многократно определяет речениями «пыл души», «пыл сердца», «жар сердца»:
В нем пыл души бы охладел
И сердца жар неосторожный
В обоих сердца жар погас
Он верил избранным судьбами
Мужам, которым тайный дар
И сердца неподдельный жар
И гений власти над умами
Судьбою вверенный мне дар —
Доселе в жизненной пустыне,
Во мне питая сердца жар
Но где же вы, минуты упоенья,
Неизъяснимый сердца жар
И все умрет со мной: надежды юных дней,
Священный сердца жар, к высокому стремленье
О дружбе, заплатившей мне обидой
За жар души доверчивой и нежной.
Твоим огнем душа палима
Он создал нас, он воспитал наш пламень.
Родился он среди снегов, —
Но в нем пылает пламень скрытый
То же определение он не раз применяет к коням, – например:
