Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй
Идет время, но образ Любы Полищук не исчезает из моего сознания, потому что ушел из жизни человек, близкий мне по душевному настрою, на редкость доброжелательный, готовый помочь в трудную минуту, и главное – удивительно милый, сердечно щедрый, единственно такой в моем добром и скромном окружении. И вспоминалась старая песня, написанная давно, но для меня современная, которую создал и пел незабвенный актер и страдалец Вадим Алексеевич Козин, песня о девушке Любе с таким припевом: «Люба-Любушка, Любушка голубушка, я тебя не в силах позабыть. Люба-Любушка, Любушка-голубушка, любо сердцу Любушку любить». Козин посвятил ее абстрактной девушке, а я адресую эту песню Любови Григорьевне Полищук, любимой миллионами людей. Песня и веселая, и грустноватая. Мы иногда не замечаем, что все наши лучшие, идущие от сердца песни, не маршевые, не боевые, а лирические, несут в себе оттенок грусти. Это не случайно. Потому что русские песни зачинались с народных плачей: Плач о погибших на ратном поле, Плач об утопленниках, Плач о погибших на пожаре… Я прочитал интервью Алексея Макарова (и все-таки Полищука) и понял, что это тоже плач – Плач сына о матери, только в прозе:
«Год назад, когда умерла мама, я умолял Боженьку, чтобы он завалил меня работой. Для меня жизнь вообще поделилась на «до» и «после» смерти мамы. Не могу сказать, что мы с ней постоянно виделись, общались, – я давно живу отдельно и выплываю в мире сам. Но раньше я знал, что у меня есть мать, к которой я в любую минуту могу прийти, и она будет мне рада, всегда поймет и утешит. Я рассказывал ей все, выслушивал ее советы, мы вместе смеялись над чем-то… Теперь самого родного и близкого человека нет. А с сестрой после ухода матери отношения не стали ближе. Я самоустранился, поскольку не люблю себя навязывать, если меня там не очень хотят видеть.
Времени для переосмысления пока прошло немного. Для меня уход мамы – это боль, которая не проходит… И засыпаешь с мыслями о ней, и просыпаешься, и поплачешь… Слишком рано я потерял мать! Мне 35, а ей было всего 57! Актерская ее жизнь была в самом расцвете. И никто не мог предположить, что Люба Полищук, всегда такая активная и жизнеутверждающая, уйдет от нас так рано. Но Господу Богу так было угодно… И это моя судьба, мой крест».
Мы с Любой виделись мало, слишком много у каждого было дел, много друзей, за которых мы принимали всех знакомых, тем не менее круг общения был велик и судьба сводила нас редко, но неизменно тепло. Успел рассказать Любе о величайшей русской певице Надежде Васильевне Плевицкой, конечно, не всю ее жизнь, а лишь фрагменты из нее. Родилась в селе под Курском, пела в церковном хоре, потом сбежала из дома в балаган, где стала петь и танцевать, много трудилась и небезуспешно. И вот судьба привела ее на гастроли в Нижегородскую ярмарку. Пела в ресторане.
– Ну и что? – удивилась Люба. – Была ресторанной певичкой. Пела на потребу пьяной публики.
– Не совсем так, ее опекал Собинов, «Курским жаворонком» называл Шаляпин, – возразил я и достал книгу воспоминаний самой Плевицкой.
«В зале обычно шумели. Но когда на занавес выбрасывали аншлаг с моим именем, зал смолкал. И было страшно мне, когда я выходила на сцену: передо мною стояли столы, за которыми вокруг бутылок теснились люди. Бутылок выпито немало, а в зале страшная тишина. Чего притихли? Ведь только что передо мною талантливая артистка, красавица, пела очень веселые игривые песни, и в зале было шумно. А я хочу петь совсем невеселую песню. И они про то знают и ждут… Помню, как-то за первым столом, у самой сцены, сидел старый купец, борода в серебре. Когда я запела «Тихо тащится лошадка, по пути бредет, гроб рогожею покрытый на санях везет…», старик смотрел на меня и вдруг, точно рассердясь, отвернулся. Я подумала, что не нравится старому купцу моя песня, он пришел сюда повеселиться, а слышит печаль. Но купец повернул снова к сцене лицо, и я увидела, как по широкой бороде, по серебру, текут обильные слезы. Заканчивала, я помню еще, свой номер «Ухарь-купец» и в конце, под бурный темп, махнув рукой, уходила я за кулисы в горестной пляске, и вдруг слышу из публики, среди рукоплесканий:
– Народная печальница плясать не смеет!
Люба задумалась, наморщив лоб:
– Так что же, она после этого весь вечер на сцене только грустила?
– Почему же? Нет. Но свою печальную песню исполняла обязательно. Ведь в жизни и былой, и нашей еще немало горестного.
– Понимаю, теперь понимаю, – сказала Люба: – почему ты в своем вечере смеха исполнял драматический монолог «Берегите шутов» о Райкине и Высоцком и философский «Монолог Моны Лизы» о силе и спасительности иронии. Номера без единой репризы. А аплодировали тебе больше, чем после самого смешного номера. «Народная печальница» – красивое звание. И… И кажется, выше, чем Народная артистка. Я с юмора начинала. Но чувствовала, что «не дохожу» до сердца зрителей. Смешу и только. В основном поэтому и ушла с эстрады. В театре все куда серьезнее. Есть над чем подумать зрителю, и посмеяться, и погрустить, и даже всплакнуть. Я завидую Плевицкой. Какое великое звание заслужила – Народная печальница!
Я потом не раз вспоминал этот наш с Любой разговор, слыша в ее театральной и кино игре искренние нотки грусти. Ведь даже в фильме «Интердевочка» за внешней бравадой ее разгульной героини проскальзывала грусть о своем незавидном положении, крутое недовольство жизнью. И даже в своем последнем фильме «Моя прекрасная няня», играя мать героини, будучи тяжелобольной, сквозь смех у нее пробивается переживание о том, что ее красивая и умная дочь не столько занимается детьми, сколько долго и трудно, а порою, хоть и смешно, но унизительно, добивается любви шоу бизнесмена. Как героя нашего времени.
Грусть и печаль – явления общемировые и совсем не случайно Люба, как истинно народная печальница, получила приз за лучшую женскую роль на международном кинофестивале.
Она старалась всегда выглядеть жизнеутверждающей, особенно перед детьми, о чем очень правильно сказал ее сын, но в душе печалилась, когда встречалась с хамством, ложью, несправедливостью, коррупцией, попранием человеческих прав. Глубоко переживала, когда уходили из жизни светлые люди, бывшие для нее кумирами; надеждой на то, что изменят жизнь до мерок цивилизации.
Помните, в когда-то знаменитой «Гренаде» Михаила Светлова, такие строчки: «Я хату оставил, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Пошел погибать на чужбине, не получив землю у себя на родине. И далее: «Отряд не заметил потерю бойца и «Яблочко»-песню допел до конца». А Люба замечала и горевала, узнавая о гибели соотечественников в так называемых «горячих точках».
Помню одну из наших последних встреч у Театра киноактера, где я реализовывал свои книги. Прежде чем предложить мне свою помощь, она горестно опустила голову:
