Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
― Как вы, комсомольцы, осмелились выступить, не согласовав вопроса со мной?
Я ответила, что нигде не указано, чтобы комсомольцы обязательно согласовывали свои письма или жалобы по поводу каких-либо замеченных недостатков...
Однажды в дверях редакционной комнаты появился человек в военной форме:
― Товарищ Нечепуренко здесь?
― Здесь, ― сказала я, поднимаясь, и почувствовала, как сжалось сердце и задрожали ноги.
― Вас просят подъехать на Лубянку!
Растерянно оглянулась ― мои сослуживцы застыли на своих местах и смотрели на меня с испугом и ужасом. Я взяла себя в руки.
― Хорошо, а когда?
― Сейчас. Я за вами на машине.
Сердце сорвалось и побежало, а внутренности сковал мертвящий холод. Уже не оглядываясь на сотрудников, собрала портфель, молча двинулась вслед за военным ― в дверях он посторонился и пропустил меня вперед. Когда садилась в машину, стоявшую под окнами нашей рабочей комнаты, увидела плотно прильнувшие к стеклам бледные лица. Помахала «на прощание» рукой, и мы тронулись в путь, из которого обычно возврата не было.
За окнами автомашины быстро промелькнули знакомые улицы; я ничего не вспоминала ― ни Аросю, ни детей: все, абсолютно все, и память тоже, было сковано тем же холодом. Этот холод не оставил меня и в подъезде, где уже был подготовлен пропуск. Мой конвоир объяснил, на какой этаж подняться, как найти нужный кабинет, и в лифте со мной не поехал.
Даже когда прочитала на искомой двери «Начальник ГУПО», страх не покинул меня. Постучала, услышала «войдите», отворила дверь и приостановилась у порога.
Комната была ярко освещена; из-за большого письменного стола выскочил человек, немолодой, в форме генерала и поспешил навстречу. Такое радушие — и арест? Пожала протянутую руку и только сейчас почувствовала, что ладонь у меня мокрая и холодная. Мозг мой наконец включился.
― А что это означает «ГУПО»? ― спросила я.
― Как, вы ехали сюда, не зная, в какую организацию и зачем? ― удивился он. ― Воображаю, как вы напугались!
― Не скрою, было, немного переживала, хотя за собой грехов не знаю!
― Ну, извините, извините нас, пожарников! Сами понимаете, народ недостаточно культурный, да и мой посыльный, к сожалению, тоже. ГУПО ― это Главное управление пожарной охраны, я его начальник, а пригласили вас по совету Лазаря Матвеевича Шапиро, председателя ЦК нашего профсоюза. Мы хотим попросить у вас помощи. Скоро двадцатилетие пожарной охраны, и мы бы хотели выпустить книжку...
Горячая волна счастья едва не свалила с ног. Я мысленно чертыхнулась в адрес Шапиро и, размякшая, как сухарик в горячем чае, не нашла сил, чтобы отказаться от предложенной работы, даже когда узнала, что изучать необходимые для книжки материалы придется в этом здании, потому что выносить отсюда что-либо ― запрещено. В соавторы мне был предложен все тот же Лазарь Шапиро.
На другой день он появился в издательстве.
― Ну и сволочь же ты! ― сказала я вместо приветствия.
Лазарь засмеялся, попросил прощения и тут же сказал, что заниматься книгой времени у него нет, что он во всем полагается на меня и полностью «доверяет» изучение материала. Уже уходя, он вдруг наклонился над столом, посмотрел мне в глаза и спросил:
― Что, испугалась?
«Дело Лернер»
К великому нашему с Аросей огорчению, кропотливая работа с архивом отнимала все вечера, ведь днем я занималась издательскими делами. Шапиро устно подсказывал мне, что, по его мнению, следовало добавить, а писать книгу приходилось мне. Сроки торопили ― юбилей был уже в апреле.
К тому же я сильно уставала: давала о себе знать шестимесячная беременность.
Приступы у Эдика продолжались; по настоянию Сперанского его, а значит и Сонечку, надо было как можно скорее вывезти на дачу. Дача была летней, и требовалось как можно скорее превратить ее в зимнюю.
Заниматься ремонтом Арося, из-за моей занятости, вынужден был в одиночку. Он мотался на дачу почти каждый вечер. Лишь изредка помогал ему брат Сея, а иногда и мои братья ― Алеша и Сима.
Президиум ВЦСПС наконец поставил в повестку дня «Выводы комиссии». Заседание вел Н. М. Шверник.
Для обсуждения пригласили директора издательства Е. О. Лернер, главного редактора Георгиади, Сорокина и меня. Москатов быстро зачитал результаты обследования деятельности издательства. Они полностью совпадали с тем, о чем писала я в докладной. Но выводы комиссии возмутили: в них предлагалось освободить от работы не только директора, но и главного редактора ― Георгиади.
Я не выдержала, подняла руку и попросила слова. Кивком головы Шверник разрешил мне говорить.
Я произнесла горячую речь, критикуя действия Лернер и защищая Георгиади, который не мог отвечать за работу директора, потому что он пришел в издательство всего три месяца назад.
Меня выслушали, и, пока я усаживалась на свое место, выводы комиссии без каких-либо поправок были поставлены на голосование и дружно утверждены. С минуту я сидела ошарашенная.
― Работники «Профиздата», приглашенные на заседание, могут быть свободны, ― сказал товарищ Шверник.
Я вскочила и, задевая животом стулья, ринулась по проходу прямо к нему, уперлась руками в стол и, глядя в упор в его удивительно яркие синие глаза, испуганно забегавшие под очками, почти закричала:
― А куда можно жаловаться на вас?
― Но почему? Чем вы недовольны?
― Как чем? За чужие грехи президиум наказал сейчас Георгиади, совсем неповинного в развале работы издательства! Кто же работать будет?
Подбежала Николаева К. Н[47]., тоже секретарь ВЦСПС, сильно хлопнула меня по плечу:
― А, молодежь! На вас надеемся!
― Ну и что, ― непочтительно обернулась я к ней, ― при чем тут молодежь, я спрашиваю, за что Георгиади наказан?
― Хорошо, хорошо, товарищ Нечепуренко, ― миролюбиво улыбаясь, заговорил Шверник. ― Мы учтем ваше заявление, разберемся!
― Я верю вам, спасибо! ― Крепко пожала его мягкую, протянутую мне руку, пошла к выходу, затылком ощущая удивленные взгляды.
― Ну и поведение! ― не преминул высказать свое осуждение Сорокин.
Но я была слишком возбуждена, чтобы вступать с ним в пререкания. Самолюбие мое было полностью удовлетворено, когда вскоре последовало решение оставить Георгиади главным редактором издательства. Не знаю, было ли это результатом моего «заступничества», но это было справедливо, и это радовало[48].
С той поры я просто влюбилась в Шверника и всегда тепло вспоминала его добрую улыбку, его ярко-синие глаза.
