Ольга Белан - Моя бульварная жизнь
Она напоминала мне голенастую героиню фильма Климова «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» — была там такая героиня без имени, которая бегала докладывать начальнику лагеря Дынину о всяких провинностях пионеров. Наш Дынин жил далеко, и за всех пионеров получала нагоняй я, их пионервожатая.
Хозяин особо и не скрывал своего отношения к Юле. В день ее рождения чинно приходила секретарша со второго этажа и при всем честном народе вручала Ясной подарок от шефа — что-то, видимо, очень дорогое в фирменном мешочке от Гуччи или Ив Сен-Лорана. Ясная ничуть не смущалась — на следующей же день надевала сережки с бриллиантами и гордо шествовала по коридору в своих немыслимых одеждах с вечно всклоченной головой. Однажды, когда она уже давно работала в журнале «Вим», я столкнулась с ней в лифте. Юлечка была одета в ослепительно алое очень короткое платье, несла себя на высоченных каблуках таких же красных туфель, на голове — «взрыв на макаронной фабрике», а в руках держала огромную лакированную сумку все того же коммунистического цвета. Она вылетела из лифта и на той же скорости впорхнула в стоящий у подъезда хозяйский «Мерседес».
Летом журнал, наконец, закрыли. Но Ясная нисколько не унывала, Буквально через неделю Уткин собрал у себя в кабинете совещание и объявил: «Теперь наш издательский дом будет не только выпускать газеты, но и шить, а также продавать мужские костюмы». Уже создано предприятие, руководить которым вызвали еще одного друга Хозяина из песочницы (ну прорва, прорва эта песочница!), который где-то чем-то уже торговал и знает в этом толк. А замом у него — тут Уткин с любовью посмотрел на Ясную — будет Юлия Михайловна Ясная. Она, собственно, эту идею придумала, нашла где-то за границей страшно модного дизайнера, с которым издательский дом теперь и будет сотрудничать.
Рот открылся не только у меня. Я могла бы запросто пересчитать все зубы у Костылина, который к тому же резко побагровел, и я испугалась за сердце будущего папаши.
Конечно, против пошива и даже костюмов я ничего не имела — только происходило это в то время, когда мировой финансовый кризис уже победоносно шел по стране, когда от коллег я слышала о сокращениях зарплат, сотрудников, полос и цветности всех изданий. Да и Костылин намекал на грядущие у нас сокращения — какие костюмы? И почему костюмы, а не, например, женские прокладки, которые по тематике нам были бы неизмеримо ближе?
Народ расходился с совещания в глубокой задумчивости. Конечно, о нормальной работе в этот день не могло быть и речи. Во всех кабинетах обсуждалась только эта новость. Кто-то хихикал и выдвигал свою кандидатуру на почетную должность пришивальщика пуговиц. Кто-то серьезно полагал, что скоро и газету закроют к чертовой матери и превратят издательский дом в подобие фабрики «Большевичка». Кто-то уже поженил Ясную и Хозяину и намекал на семейный бизнес. Это была уже полная чушь: Хозяин слыл почтенным семьянином, растил двух сыновей, о которых много и с любовью рассказывал. Причем младшенький был еще совсем в отроческом возрасте, тогда как старший жил уже вполне самостоятельно и, кажется, в другой стране. Я не очень хорошо знала об этой стороне жизни Хозяина. Ходили слухи, что жена его — маленькая пухленькая женщина, очень домашняя и спокойная, верная жена своего мужа и хорошая мать.
Ясная уже не ходила — летала по коридорам издательского дома. Говорили, что она в совершенстве владела испанским языком, перевезла в Испанию сына и родителей и сама большую часть времени проводила в этой благословенной стране — у себя в доме.
Лично меня все это касалось лишь в том смысле, что финансирование газеты «Вич-инфо» с каждым годом сокращалось. Уже ни копейки не тратилось на рекламу издания — кто не помнит, какие замечательные теле-ролики когда-то крутились по ТВ: «Ну, очень интересная газета!» Это осталось в глубоком прошлом. Не было речи об увеличении полосности или формата — хотя все понимали, что давно пора переходить на глянец. Никак не развивался сайт. Сокращались деньги на командировки, на покупку фотоматериалов. В общем, ощущалось приближение конца, хотя я на планерках и в частных беседах с сотрудниками всячески отрицала это, наоборот, изображая бурное веселье и бодрость. Нельзя было допускать паники в коллективе! Никаких панических настроений — иначе делу и вправду быстро придет конец.
Цензура не дремлет
В стародавние советские времена — золотые времена «Московского комсомольца» — судьба свела меня с Александром Евгеньевичем Бовиным. Ну, как свела — обычная журналистская встреча. Я пошла к нему за интервью. А времена были хоть и советские, и отделы литования (попросту говоря, цензура) существовали еще во всех редакциях, Горбачев уже объявил перестройку, и кое-что у цензоров можно было отвоевать.
Бовин тогда увлекался исследованием темных эпизодов Великой Отечественной войны. Хотя он был одним из самых известных и уважаемых журналистов-международников, круг его интересов всегда менялся и часто лежал в плоскости отечественной истории. В частности, в интервью он говорил о существовании заградотрядов — тогда мало кто о них знал. В первые годы войны, когда на линии фронта не хватало оружия и техники, по приказу Главнокомандующего товарища Сталина выстраивали цепочку из живых безоружных людей. Кто пытался бежать — в тех стреляли свои же… Именно в этот факт и уткнулась наша цензура. Хотя я очень уважала и понимала нелегкий труд главного цензора Марка Львовича, я пошла на него в наступление, размахивая, как флагом, книгой Жореса Медведева, где такие отряды уже упоминались. Но Марк Львович, который всех нас называл исключительно детками, был неумолим. Из интервью требовалось удалить один из самых жареных и вкусных кусочков, и я, как маленькая девочка, побежала жаловаться Бовину.
Александр Евгеньевич обладал не только нестандартной яркой внешностью, но и твердым, я бы сказала — политическим характером. В 70-80-е годы он был безумно популярен только потому, что всегда исхитрялся говорить правду, а ведь это было время поголовного вранья. Но если ему правду не давали сказать по каким-то политическим причинам, он молчал. «Лошадь можно подвести к водопою, — любил говорить он, — но заставить напиться нельзя». Бовин часто мелькал по телевизору — вел единственную в то время передачу про иностранную жизнь «Международная панорама», его узнавали на улице, в кафе и ресторанах, куда он любил захаживать. Однажды лютой зимой мы сидели с ним в ресторане «Узбекистан» (нет сейчас такого ресторана, на том месте что-то вроде «Белого солнца пустыни») и обсуждали очередной кризис власти в загнивающих капиталистических странах. Бовин с искрометным юмором рассказывал про загнивание, я, конечно, хохотала. А официанты замучились таскать нам на столик шампанское, которое посылали ему с соседних столиков поклонники. Бовин любил шампанское — не типично мужское увлечение, зато пить искристый напиток он мог в неограниченном количестве. И вот допивая уже седьмую или восьмую бутылку, он вдруг спросил меня: «А чего бы тебе хотелось еще поесть такого вкусненького, эксклюзивного?» Я засмеялась: «Арбуза!» На улице декабрь и абсолютный застой!
