Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Танжер
13 декабря 1954 г.
Дорогой Аллен!
Каждый раз мне хочется сказать столько, что письмо — единственный способ излить тебе душу. Но и в нем высказать всего не удается. Как не хватает тебя рядом.
Без пишущей машинки я как без рук, однако сумел-таки написать первую главу романа, в котором соберу все свои зарисовки и разрозненные заметки. Место действия — Танжер. Я, кстати, не говорил тебе, что это будет за книга? Она начинается со сделки по продаже «задержанной Минздравом Тьерра-дель-Фуего партии смазки, изготовленной из натуральных отходов китобойного промысла в Северной Атлантике». (Отходы китобойного промысла — то, что остается после разделки кита. От них на многие мили несет тухлой рыбой, и применения им не находят.)
Как видишь, работаю в полную силу своего таланта. И работу собираюсь довести до конца. Боюсь только, что печатать ее никто не станет, но это уже costumbre [267].
Кстати, из Вашингтона вернули анкету, которую я отправлял в торговый флот — вернули с указанием на пунктик в своде правил приема на гражданскую службу и с формой для заполнения, типа: «Принимаете ли Вы или принимали ли Вы когда-либо наркотические препараты?» и тому подобная хрень. Тактично, однако. Будто по плечу похлопали. Заполненною форму надо отослать обратно в Вашингтон. Безнадега.
Местная аптека щедро снабдила меня кайфом: продали десять коробок, и Кики выдает мне ампулы по расписанию. Заебись. Ведь дело как обстоит: я увеличивал дозу, а интервалы, наоборот — сокращал; глюки пошли паранойные. Иду по улице. Мимо — стайка арабов, и один будто бы говорит: «Опаньки, Уильям Берроуз». И так — куда ни зайду, чудится, будто все на меня пялятся, обсирают, смеются. И в то же время я эти глюки переживаю. То есть понятно, что они — глюки, результат паранойи, наркотиков, кайфа, и потому мне не страшно. Они же не настоящие. Зато чувство — ничего себе, любопытное, когда видишь галлюцинацию и просекаешь, в чем суть.
Если есть хоть какая возможность опубликовать «Голый завтрак», то в нем должны быть кокаиновые заметки — они входят в раздел «Джанк» [268]. Не уверен, стоит ли опускать «Джанк» (помнишь ведь: я перенес в него кое-какой материал из «Гомосека»). Впрочем, ладно, суди сам. Я по уши зарылся в работу над новым романом плюс еще бросаю ширяться. К тому же законченной рукописи нет, ну да ее у по «Гомосеку» нет.
Зарисовка о Рузвельте смешная, не пытайся меня переубедить. Похоже, Рексрот в зарисовках — ни в зуб ногой. Дзен-буддизм не изучают, чтобы потом писать научные труды. Боже ж ты мой! Зарисовки, работы — абсолютно спонтанны, пишутся на основе содержимого головы. По сути они фрагментарны, в них нет логики. Всесторонними зарисовки не бывают. Создаются не по-научному.
Ну все, пока, надо мне за работу браться. Долгие письма изматывают. Пиши, не забывай.
Люблю, Билл
P.S. Пока я гостил дома, со мной случилось ужасное: я спал и ел от пуза. Ничего больше не делал и начал жиреть. Плоский живот — гордость моя и отрада — покрылся дюймовым слоем жирка, стал мягким и рыхлым. Как херово мне было. Ни энергии, ни жизни. В США я бы умер. Жить бы смог только в Нью-Йорке или во Фриско.
Теперь энергия во мне бурлит, я — пружина, и живот у меня снова как стиральная доска.
В США я задыхаюсь, особенно в пригородных зонах. Палм-Бич — сущий кошмар: ни трущоб, ни грязи, ни бедности. Господи, за что караешь ты людей жизнью там? Мужики умирают молодыми, бабы переживают супругов, жиреют за счет их страховок. Власти Штатов мужской пол никак не поддерживают: мужчина толстеет, лишается жизни по капле и мрет от духовного голода. Заметь, в других культурах (в исламской, к примеру) мужчины живут не меньше, а то и дольше баб. В Штатах наоборот — женщины буквально выживают мужчин.
Но я в Танжере, чему рад безмерно. Блаженствую. В голову закралась ужасная мысль: что если джанк сохраняет меня, консервирует, и когда — или если — я слезу с него, тотчас растолстею? Дилемма — страшная! Но я, пожалуй, подчинюсь нарциссизму и предпочту сохранить плоский живот любою ценой.
Я тут подумал: не смешать ли трах с зарисовками и смехом — беззлобным, расслабленным, чистым смехом, сопровождающим творение зарисовок? Смехом, дающим на мгновение забыть боязливость, брюзжание, старость, страх и вес плоти? Райское получилось бы наслаждение! (Заметь, секс и смех, по общему признанию, несовместимы. Типа секс — дело серьезное и очень ответственное. Что сказали бы райхианцы! Однако смех по природе своей рамок не признает.)
Зарисовки душат меня, я тону в них, потому что читателя нет. Я чуть было не кинулся в ноги Полу Боулзу, спасителю, так сказать, но он сорвался на Цейлон со всем своим антуражем: женой-лесбиянкой, которая из штанов не вылазит [269] и любовником, талантливым живописцем Ахмедом Якуби [270]. (Юноша, которого я защищал своей магией от порчи со стороны соперника. Оба — молодые, смазливо-симпотные, конфигурации у них… м-м, аппетитные; ублажать готовы оба пола, отдавая предпочтение старым, обрюзгшим богатым мохнаткам… Короче, соперники обслуживают всех и каждого, сам понимаешь. Тут я плавненько — оп-оп-оп — перевожу базар на мамбу следи Джейн, всегда готовой прийти на подмогу! Представляю: «Отказ»! Танец-отшив, то есть мамба по сути своей; вот она обретает графическое воплощение: у мужика встал, и он тянется к бабе; только присунул и — ап! — стояк пропадает. Гениталии поддельные, из папье-маше сделаны. Чем дольше пара танцует, тем реальнее письки и сиськи. Причиндалы становятся совсем натуральные. Бабенка исполняет дразнящий пассаж, вертится-кружится, то пилотку покажет, то жопу, будто бы говоря партнеру: «Тебе-то зачем это все, ты однохуйственно Чушкарь. И навечно». Тогда мужик — типа начхать ему на партнершу — мрачно полирует его восставший писюн. Ну и так далее…
Путей исполнения — туча. Типа охрененный балет «Отшив, порча и подавление жизни». В идеале он будет невыносимо подавлять и лишать духа, если не создать ему антипод. Надо подумать. В голову только что пришла полная концепция шоу.)
Так вот, соперник задумал навести порчу на Якуби, лишить живописца таланта, и я не смог не вмешаться — ударил на упреждение, и злодей получил в репу своим же заговором. Забавно, однако Якуби всерьез убежден, будто мое вмешательство помогло: на следующий день в газетах появилась статья, в которой работу его конкурента назвали «жалким подобием работ Якуби».
Короче, Боулз смылся со всей своей свитой. Мне же поговорить не с кем.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
[Танжер]
30 декабря 1954 г.
