Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР
— Женя, я не совсем советский. Ты несправедлива ко мне.
— Несправедлива, да? А отказать мне в моей последней мечте — справедливо? Нет, уже ясно — пришла моя очередь доживать в страданиях, без памяти и справедливости. О, как я зла! Я зла на весь мир. Но самую горькую, последнюю обиду нанес мне ты, братик. Ты дал мне свою кровь, но не захотел мое тело. Знаешь, если бы у тебя не было ног, я не отказала бы тебе в любви. Но теперь мне все равно — я уже смирилась перед своей судьбой и не стану сердиться на тебя. Я только прошу — не навещай меня в инвалидном доме. Я простилась с мамой, а теперь простилась и с тобой. Я знаю — я там долго не проживу.
Когда ее на носилках вносили в медицинскую машину, мы с Дорой стояли на ступеньках больницы и махали ей. Мы чувствовали — это было как похороны. Но вряд ли она даже видела нас — прекрасные ее глаза были полны слез.
Прожила она в инвалидном доме два года. Для мужчин-инвалидов она была подарком: молодая, красивая и, самое главное, — без ног. Она и там проявляла свой злобный характер, и ее лишали еды, потому что она не хотела выполнять заданную работу. Тогда безногие, безрукие, безглазые и деформированные мужчины несли ей хлеб, водку и папиросы за любовные ласки. Женя стала алкоголиком и умерла от септического аборта.
Судьба этой девушки на всю жизнь осталась в моем сознании. Я думал: как прекрасно могла бы сложиться ее жизнь в родной Польше, если бы ни ее страну, ни ее саму не изуродовала несправедливость столкновения политических и социальных сил мира. В судьбе Жени отразилась жестокая судьба ее прекрасной страны. Когда кто-нибудь при мне критиковал поляков и Польшу, я рассказывал тому о судьбе Жени.
Много раз я рассказывал о ней друзьям, а потом написал о ней небольшую повесть и отсылал ее в разные журналы. Все отвечали отказами — советская пресса не могла позволить писателям рассказать людям правду жизни. Писатели должны были описывать жизнь воображаемую. Но с того времени я стал записывать наблюдения, которые давала мне моя медицинская профессия, и потом собрал их в эту книгу.
Удары общественно-политических волн продолжаются
В один из дней ранней весны 1954 года я вернулся домой с дежурства и нарубил дрова для себя и хозяйки. Я любил это упражнение, мне нравилось ударить, прицелившись, точно по середине напиленного бревна, услышать треск раскалывания и почувствовать запах свежей древесины. Особенно приятно колоть твердые дубовые и березовые чурки, они лучше раскалываются под топором. А вот осина и клен мягче — в них топор вязнет и застревает. Наколов дрова, я взял два ведра и пошел за водой к водонапорной колонке на углу улицы. Носить воду я не любил, но нужно помочь хозяйке. Возвращаясь с полными ведрами, я увидел у ворот нашего дома правительственную машину ЗИМ (длинный лимузин). Что за черт! — кто и зачем приехал? В машине сидел поджидавший меня шофер нашего министра, он сказал, что министр послал его привезти меня на срочное заседание. Это еще странней — какое заседание может быть у министра со мной? Зная по опыту, что от встреч с высоким начальством нельзя ожидать ничего хорошего, в просторном салоне лимузина я решал по дороге: какая меня ожидает неприятность? Машина подкатила к подъезду Центрального Комитета Коммунистической партии Карело-Финской Союзной Республики. Еще одна странность — меня, беспартийного, привезли для совещания с министром в ЦК. Обстановка в вестибюле холодно-официальная — громадный бюст Ленина, а по бокам — портреты членов Политбюро, охранники с пистолетами на ремнях. От кого они охраняют? Ответ мог быть один — от народа. Мне выдали заготовленный пропуск в административный отдел. В кабинете заведующего сидел в кожаном кресле наш министр Журавлев, а на диване и на стульях — четверо незнакомых мне молодых докторов-евреев. Что бы все это значило?
— Садитесь, товарищ Голяховский.
Заведующий отделом — хмурый, пожилой — восседал за большим столом, покрытым зеленым сукном, и в разговоре его тоже звучала суконность:
— Мы пригласили вас, товарищи, сюда, чтобы сделать важное сообщение…
Мне сразу вспомнилась первая фраза городничего из гоголевского «Ревизора» — точь-в-точь. Только вместо «господа» — «товарищи». Он продолжал:
— Как вы, товарищи, наверняка знаете из газет и радио, Центральный Комитет партии и Совет Министров СССР недавно приняли очень важное постановление об усилении кадров сельских районов страны. Мы, товарищи, как и вся страна, горячо поддерживаем это мудрое решение партии и правительства. Оно накладывает на всех нас, так сказать, — тут он запнулся: что же оно накладывает? — оно накладывает обязательство горячо откликнуться и сделать, так сказать, важный шаг. Поэтому работники разных служб города должны проявить патриотизм и желание направиться для работы по специальности в сельские районы. Это дело чести и гордости всех советских людей, товарищи. Теперь я даю слово министру здравоохранения товарищу Журавлеву.
Министр пояснил, что врачи тоже должны, по постановлению, ехать в районы и нам предлагают новые должности — быть главными врачами районов. Направления уже распределены, мне выделено место главного врача в поселке Лоухи, около трехсот километров к северу от Петрозаводска. Вот тебе на! Мы были ошарашены. Правильно ожидал я неприятности от начальства, но все-таки не такой большой.
Со смерти Сталина прошло около года. Теперь во главе ЦК был Никита Хрущев, а во главе Совета Министров — Георгий Маленков. Новые вожди выпускали постановление за постановлением, каждое начиналось: «в целях улучшения», «в целях обеспечения», «в целях укрепления». Но, как всегда в Советском Союзе, все делалось коряво и бестолково и получалось так, что после тех «улучшений, обеспечений и укреплений» жизнь людей оставалась тяжелой и продолжала ухудшаться. Вот и теперь, стремясь выполнить новое постановление, местные власти «укрепляли» сельские районы за счет лишения городов их привычных и ценных работников. Посылаемые в районы люди были некомпетентны для работы в сельских условиях. Ну что эти начальники знали о наших административных способностях? Какой из меня главный врач сельского района? Просто мной и другими хотели «заткнуть дырки», чтобы послать в Москву отчет, что постановление выполнено и столько-то специалистов посланы из города в районы. К тому же посылать начали в основном евреев. В Петрозаводске, в «краю непуганых евреев», их стало так много, что от них хотели избавиться.
Нам предложили расписаться в новых назначениях. Ну нет! Я решил, что никуда не поеду:
— Я расписываться не буду и уезжать из Петрозаводска не собираюсь.
