Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости
Бремон попытался принизить достоинства так необходимых для хиджазской войны орудий (с практической точки зрения это было совершенно справедливо). Но, заметил он, если бы Фейсал заставил своих людей карабкаться по горам наподобие козлов, чтобы взорвать железную дорогу, с войной было бы покончено. Фейсал, разозленный этой метафорой, оскорблявшей слух араба, оглядел все шесть футов ухоженного тела Бремона и спросил, не случалось ли ему самому бывать в козлином положении. Бремон галантно вернулся к вопросу об Акабе и о реальной опасности для арабов продолжения оккупации Акабы турками. Он настаивал на том, чтобы англичан, располагавших средствами для действий в любых направлениях, поторопили с этой операцией. В ответ Фейсал вручил ему кроки местности за Акабой (я отметил и свой вклад в этот набросок) и разъяснил некоторые трудности, связанные с племенами, а также с проблемой ливневых паводков. Закончил он тем, что после целого вороха приказаний, контрприказаний и неразберихи с союзными силами в Рабеге у него нет никакого желания обращаться к сэру Арчибальду Мюррею с просьбой о новом походе.
Бремону пришлось ретироваться с честью, нанеся под конец чисто парфянский удар по мне, сидевшему с язвительной улыбкой: он попросил Фейсала настоять, чтобы британские бронеавтомобили, находящиеся в Суэце, были переправлены в Ведж. Но даже это было бумерангом, поскольку они уже отправились туда! После его ухода я вернулся в Каир на целую прекрасную неделю, в течение которой дал свои лучшие рекомендации. Мюррей, который все больше склонялся к отправке на Акабу таллибардинской бригады, одобрил мои советы позднее, когда я высказался также против отвлекающего удара. Затем я отправился в Ведж.
Глава 29
Жизнь в Ведже не была лишена интереса. Прежде всего мы привели в порядок лагерь. Фейсал расставил свои шатры (это был внушительный комплекс: жилые, приемные, штабные, гостевые, палатки для прислуги) примерно в миле от берега моря, на кромке кораллового выступа, полого поднимавшегося к крутому обрыву, обращенному на восток и на юг над обширной звездообразной долиной, простиравшейся вглубь суши от гавани. Солдатские и бедуинские палатки были расставлены группами в песчаных лучах этой долины – звезды, и таким образом более прохладная высотка оставалась только в нашем распоряжении, и мы, жители севера, нашли ее совершенно восхитительной, когда вечером подувший с моря бриз донес до нас приглушенный рокот волн, ослабленный и отдаленный, словно эхо дорожного шума какой-нибудь глухой лондонской улочки.
Непосредственно под нами разместились агейлы – плотная группа неровно расставленных палаток. К югу от них стояла артиллерия Расима, а рядом с нею, одной компанией, пулеметчики Абдуллы, чьи палатки выстроились правильными линиями, вместе с верблюдами, привязанными рядами на точном уставном расстоянии один от другого, что делало честь профессионализму офицера. Дальше без соблюдения какого-либо порядка прямо на земле бурлила масса людей, уже занявшихся своими пожитками. Рассеянные повсюду палатки и навесы бедуинов заполнили все лощины и другие укрытые от ветра места. За ними начиналась открытая местность, где у редких пальм вокруг ближайшего колодца со слишком соленой водой бродили группы верблюдов. Фоном всего этого были предгорья, скалы и скопления напоминавших замковые руины камней, разбросанных до самого горизонта.
Поскольку в Ведже было принято разбивать лагеря далеко, даже очень далеко, один от другого, я растрачивал свою жизнь в бесконечном хождении взад и вперед между палатками Фейсала, англичан, египетской армии, городом, портом, радиостанцией, целыми днями без отдыха утрамбовывал коралловые тропинки, то поднимаясь, то спускаясь по ним в сандалиях или просто босиком, натруживая ноги, едва находя в себе силы преодолевать боль, шагая по покрытой острым щебнем, пылавшей жаром земле и стараясь при этом как-то уберечь свое уже натренированное тело в предвкушении более трудных испытаний.
Бедные арабы удивлялись, почему у меня нет лошади, и я воздерживался от того, чтобы озадачивать их непонятными им разговорами о том, что я закаляюсь, или признаваться в том, что предпочитаю ходить пешком, чтобы не утомлять животных, хотя и то и другое было правдой. Во мне поднималось нечто печалящее и задевающее мое достоинство при виде этих низших форм. Их жалкое существование представлялось мне отражением рабства человеческого, воплощением восприятия нас Богом, и использовать их в личных целях, притом неизбежно принимая на себя обязательства по отношению к ним, казалось постыдным. Сходные чувства я испытывал и при виде негров, плясавших под горой ночь напролет, до упаду, под звуки гонга. Их лица, так резко отличавшиеся от наших, дышали терпимостью, но почему-то вызывала внутренний протест мысль о том, что, по существу, их тела являются точными двойниками наших.
Внутренняя жизнь Фейсала сводилась к обдумыванию день и ночь своей политики, и в этом ему мало чем мог помочь любой из нас. Внешними же проявлениями жизни лагеря были парады, которыми развлекала нас толпа, стрельба в воздух да победные марши. Были и несчастные случаи. Однажды группа, развлекавшаяся за нашими палатками, взорвала бомбу с гидроплана, реликвию времен захвата города Бойлом. Конечности этих людей взрывом разметало по всему лагерю, и брезент многих палаток покрылся красными пятнами, вскоре превратившимися в темно-коричневые, а затем выцветшими до какого-то неопределенного цвета. Фейсал приказал заменить палатки, а испачканные кровью уничтожить. Но бережливые невольники их отстирали. В другой раз загорелась палатка, и трое наших гостей получили ожоги. Весь лагерь столпился вокруг, исходя гомерическим хохотом, пока не унялся огонь, а потом мы стыдливо врачевали потерпевших. Затем шальная пуля ранила кобылу и пробила навылет несколько палаток.
Однажды ночью агейлы взбунтовались против своего командира Ибн Дахиля из-за того, что тот слишком часто назначал им наряды вне очереди и слишком жестоко порол за проступки. Громко крича и стреляя в воздух, они завалили его палатку, повыбрасывали его вещи и избили слуг. Этого оказалось недостаточно, чтобы смирить их ярость, тогда они принялись вспоминать Янбо и отправились убивать атейбов. Фейсал увидел сверху их факелы, босиком устремился к ним и сбил с ног ударами сабли плашмя четырех человек. Его ярость вызвала у бунтовщиков заминку, в это время невольники и всадники, созывая людей на помощь, бросились вниз и принялись с криком раздавать направо и налево удары саблями в ножнах. Кто-то дал Фейсалу лошадь; вскочив на нее, он обрушился на главарей, тогда как мы рассеивали группы, стреляя сигнальными ракетами. Убито было всего два человека, и еще один ранен. На следующий день Ибн Дахиль был отставлен.
