Салвадор Дали - Дневник одного гения
— Неужто же такой ошеломляющий успех и вправду не доставляет вам никаких страданий?
— Никаких!
Уже с просительной интонацией:
— Ну хотя бы какое-нибудь легкое нервное расстройство… (На лице было написано: «Ну, пожалуйста, что вам стоит».)
— Нет! — категорически отмел я. После чего, зная о его неслыханном богатстве, добавил:
— Дабы доказать вам свою искренность, могу тут же, не моргнув глазом, принять от вас 50 000 долларов.
Во всем мире, и особенно в Америке, люди сгорают от желания узнать, в чем же тайна метода, с помощью которого мне удалось достигнуть подобных успехов. А метод этот действительно существует. И называется он «параноидно-критическим методом». Вот уже больше тридцати лет, как я изобрел его и применяю с неизменным успехом, хотя и по сей день так и не смог понять, в чем же этот метод заключается. В общем и целом его можно было бы определить как строжайшую логическую систематизацию самых что ни на есть бредовых и безумных явлений и материй с целью придать осязаемо творческий характер самым моим опасным навязчивым идеям. Этот метод работает только при условии, если владеешь нежным мотором божественного происхождения, неким живым ядром, некой Галой — а она одна-единственная на всем свете.
Стало быть, в качестве бесплатного образчика этого товара хочу подарить читателям своего дневника рассказ об одном-единственном дне — дне накануне моего последнего отъезда из Нью-Йорка,прожитом в полном соответствии с прославленным параноидно-критическим методом.
Рано утром я видел сон, будто произвел на свет множество белоснежных экскрементов, чистейших на вид и доставивших мне, пока я их создавал, изрядное наслаждение. Проснувшись, я сказал Гале:
— Сегодня у нас будет золото!
Ведь, по Фрейду, этот сон без всяких эвфемизмов свидетельствует о моем сродстве с курицей, несущей золотые яйца, или же с легендарным ослом, который, стоит поднять ему хвост, испражняется золотыми монетами, это не говоря уже о божественном полужидком золотом поносе Данаи. Сам я вот уже неделю чувствую себя чем-то вроде реторты алхимика и задумал в полночь — свою последнюю перед отъездом ночь в Нью-Йорке — собрать в Шампанском зале ресторана «Эль Морокко» группу друзей, среди которых блистали бы красотою четыре самых очаровательных манекенщицы города, чье присутствие уже само по себе послужило бы анонсом возможности Парсифаля. Возможность осуществления этого самого Парсифаля, планы которого я непрерывно обдумывал на протяжении всех событий дня, чудеснейшим образом стимулировала все мои спо-собности к активным действиям, всю мою силу и власть, которым в тот день суждено было достигнуть наивысшей точки, самым расторопным образом разрешая все мои проблемы, да так, что они всякий раз лишь на прусский манер щелкали передо мною каблуками.
В половине двенадцатого я вышел из гостиницы, поставив перед собой две вполне конкретные цели: заказать у Филиппа Хальсмана иррациональную фотографию и попытаться еще до обеда продать американскому миллиардеру и меценату ХантингтонуХартфорду свою картину «Святой Жак Компостельский, покровитель Испании». По чистейшей случайности лифт останавливается на втором этаже, где меня восторженно приветствует толпа репортеров, с нетерпением ожидавших меня в связи с намеченной пресс-конференцией, на которой я должен был представить изобретенный мною новый флакон духов и о которой начисто забыл. Меня фотографируют в момент вручения мне чека, который я комкаю и сую в карман жилета, слегка раздосадованный тем, что мне, по сути дела, нечего им предложить и единственное, что мне остается, это тут же наскоро придумать и изобразить какой-нибудь флакон, предусмотренный контрактом, о котором я с тех пор так ни разу и не вспомнил. Я тут же, ни минуты не колеблясь, поднимаю с пола брошенную кем-то из фотографов перегоревшую лампочку от вспышки. Она голубоватая, цвета анисовой водки. Я показываю ее присутствующим, бережно зажав между большим и указательным пальцами, словно какой-то очень ценный предмет.
— Вот она, моя идея!
— Но она не изображена на бумаге!
— Да ведь так во сто раз лучше! Вот он, ваш новый флакон, в готовом виде!
Вам остается лишь скрупулезнейшим образом воспроизвести его в натуре!
Я слегка прижимаю лампочку к столу, раздается едва слышный хруст, теперь она слегка расплющилась и может сохранять вертикальное положение. Я показываю на патрон, это будет золотая пробка. Пришедший в экстаз парфюмер испускает крик:
— Это просто, как Колумбово яйцо( Речь идет о приписываемой легендой Христофору Колумбу идее расплющить тупой конец яйца, дабы заставить его сохранять вертикальное положение (примеч. пер.).), но в этом явно что-то есть! И как же, мой дражайший мэтр, полагаете вы назвать эти уникальные духи, которым суждено положить начало Новой Волне?
— Flash!
— Flash! Flash! Flash!(Flash (англ.) — вспышка (примеч. пер.).)-сразу же принимаются кричать все вокруг. — Flash!
Все будто на спектакле Шарля Трене. Уже в дверях меня снова ловят, чтобы задать вопрос:
— Что такое мода?
— Это все, что может стать немодным!
Меня умоляют сказать последнее далианское слово о том, что должны носить женщины. Ни секунды не мешкая, отвечаю:
— Груди на спине!
— Почему?
— Да потому, что груди содержат в себе белое молоко, а оно в свою очередь наделено способностью производить ангельское впечатление.
— Вы имеете в виду непорочную белизну ангелов? — спрашивают меня.
— Я имею в виду женские лопатки. Если пустить две молочные струи, как бы удлинняя таким образом их лопатки, и если сделать стробоскопическую фотографию того, что получится, то результат в точности воспроизведет «капельные ангельские крылышки», подобные тем, что писал Мемлинг.
Вооружившись этой ангельской идеей, я отправляюсь на свидание с Филиппом Хальсманом с твердым намерением фотографически воспроизвести состоящие из отдельных капелек крылья, только что так поразившие и взволновавшие мое воображение.
Но у Филиппа Хальсмана не оказалось необходимого оснащения, чтобы делать стробоскопические снимки, и я тут же, не сходя с места, решаю сфотографировать волосяную историю марксизма. С этой целью вместо своих капелек вешаю себе на усы шесть белых бумажных кружочков. На каждый из этих кружочков Хальсман по порядку, один за другим, накладывает портреты: Карла Маркса с львиной гривой и бородой; Энгельса с теми же, но существенно более скудными волосяными атрибутами; Ленина, почти совершенно лысого и с редкими усами и бороденкой; Сталина, чья густая поросль на лице ограничивалась усами, и, наконец, начисто бритого Маленкова. Поскольку в моем распоряжении еще остается последний кружочек, то я провидчески сохраняю его для Хрущева с его луноподобно лысой головой(Симон и Шустер, которые опубликовали книгу Хальсмана «Усы Дали», посоветовали Дали воздержаться в будущем от каких бы oo ни было пророчеств, опасаясь, как бы они не скомпрометировали совершенства того, что уже происходило ранее.). Нынче Хальсман рвет на себе последние волосы, особенно после своего возвращения из России, где,эта самая фотография оказалась в числе снимков, опубликованных в его книге «Усы Дали» и к тому же пользовавшихся наиболее шумным успехом.
