Анатолий Елкин - Ярослав Галан
«Бентли (вскочив с кровати). Моя Норма — и негр? Вы с ума сошли, майор, или (схватив Петерсона за грудь)… забыли, что за такое оскорбление иногда расплачиваются кровью».
В этом эпизоде — весь Бентли, стопроцентный расист.
Если бы Бентли действительно был Гамлетом, он никогда бы не мог рассчитывать на сочувствие Петерсона. Между тем их взаимоотношения, в сущности, базируются на отличном понимании друг друга. Петерсон хорошо понимает характер своего подчиненного. «Не смотрите на нее (Европу. — В.Б., А.Е.) сквозь очки лейтенанта Бентли, мисс, — говорит он Норме. — У вас будет двоиться в глазах». В этих словах майора очень глубоко охарактеризована натура «романтика». Иронический смысл фразы Петерсона очевиден: Бентли — человек с двойной душой, двойной бухгалтерией, не нужно доверять его словам. Эта мысль ощутима в реплике Петерсона. «Вы… не мешаете мне, — констатирует он поведение Бентли. — Дальше слов вы не идете!»
Отношение Петерсона к Бентли лучше всяких слов говорит о мировоззрении последнего: он союзник майора, а не враг его.
Ломка сложившегося годами мировоззрения — трудный и длительный процесс.
«Дома нам говорили совсем другое», — вспоминает журналистка Норма, приехав в Европу. Норма могла бы пойти по пути продажных журналистов, где ее ждали блестящая карьера и богатство. Но она выбрала другую дорогу, и не только потому, что знает, «где начинается компетенция всякого порядочного человека», — она понимает, что петерсоны и бентли — враги не только России, но и американского народа.
Галан всегда выступал противником сглаживания и затушевывания социальных конфликтов. Он ненавидел надуманные, далекие от реальной жизни произведения с так называемыми «счастливыми» концовками, бутафорскими героями и стремлениями. О таких «пьесах» он писал в «Дневнике», что «это не только паршивая конфетка, но и отравленная, потому что вызывает у зрителя глубокое отвращение к идее, которой она должна была служить». В представлении Галана идейность неразрывно связана с правдивостью, с реализмом в отображении явлений действительности. С сарказмом говорил он там же о ремесленнической стряпне и скоростных кинофальшивках, о «святой посредственности», которая «не имеет права на сценическую жизнь». Она «наподобие безвредной американской жевательной резинки… подслащенной сахарином».
Галан протестовал против тех критиков его пьесы «Под золотым орлом», которые предлагали сделать в драме «хэппи-энд», «счастливый конец» и предлагали «воскресить» Андрея Макарова.
«Что значит: воскресни Макаров, — писал Галан переводчику пьесы в 1948 году. — Это значит, во-первых, легкомысленно снизить большую, важную тему и свести ее к мелодраме со счастливым концом». Галан не согласился на подобную переделку пьесы. Он выше всего ставил правду жизни, без которой не может быть настоящего искусства.
Пьеса «Под золотым орлом» по праву прочно вошла в репертуар отечественных и зарубежных театров.
Тревога Галана стала тревогой миллионов.
Полевому запомнился в Нюрнберге и такой разговор: «Когда мы расходились по своим комнатам, я все-таки еще раз сказал:
— Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя.
— Я коммунист, — ответил Галан. И добавил: — Время для благодушия еще не наступило».
«Легче было бы в рукопашной!..»
Против апостолов предательства
Земля, похожая на комья красноватой глины. На тропинках, грязных досках, у кольев с колючей проволокой — серебристые хлопья. Словно серый снег с этого тусклого, плачущего неба посыпал чахлую траву.
Человеческий пепел! Серебристые от человеческого пепла тропинки! Порыжевшая от человеческой крови земля! Двести тысяч женщин, стариков, детей в волчьих ямах. Долина смерти…
— Ярослав, смотри, твой крестник, — спутник Галана поднимает с земли грязный газетный листок. На нем слова: «объединение», «великий гуманизм», «во имя Иисуса».
Шептицкий! Галан отбрасывает газету на землю, припорошенную человеческим пеплом.
Еще в тридцатые годы в журнале «Викна» Галан назвал львовского митрополита Шептицкого, одного из вдохновителей националистических банд, «мутителем святой водички». С тех пор ничего не изменилось. «Святой отец» продолжал благословлять гестаповских выкормышей. Кровавый след бандеровских шаек тянулся к его резиденции — собору святого Юра. Андрей Шептицкий выступил одним из инициаторов создания из кулацкого отребья дивизии «СС-Галиция», бесславно разгромленной у Брод.
Советская Армия, перемалывая гитлеровские дивизии, шла на запад, и то, что открывалось покрасневшим от бессонницы солдатским глазам, переворачивало человеческую душу. Страшным кошмаром преследовали тогда Галана картины Яновского концентрационного лагеря.
Через несколько дней он рассказал об этой «Долине смерти» и о зверствах фашистов людям, переполнившим зрительный зал Львовского театра оперы и балета. Это был вечер в память жертв Львовского гетто.
Когда к преемнику Шептицкого — ныне кардиналу — Иосифу Слипому пришли члены Государственной комиссии по расследованию фашистских зверств с предложением подписать протокол, митрополит категорически отказался, ссылаясь на свою неосведомленность в этих делах и… «на отсутствие достоверных сведений».
— Об этом нельзя не писать, — говорил тогда Галан. — Преступно не говорить! Взять бы за шиворот и притащить туда, к тем рвам, некоторых «демократов», пишущих сейчас о милосердии к эсэсовцам!
Напряженным, побледневшим, сосредоточенным вернулся он во Львов. Не затихал приглушенный стук машинки в его кабинете, заваленном документами, выписками, книгами. На его столе — «Легенда об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Галан ясно видел, как под дождем по тревожным дорогам Фландрии идет человек, поднимая на бой гордый, свободный народ. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», — говорит Тиль. Пепел яновских могил стоял перед глазами Галана осенью 1944 года, яростно стучал в его сердце. Слова, гневные и жгучие, насмерть разящие националистическое отребье, ложились на бумагу.
Когда в августе 1944 года Советская Армия, победоносно завершив бои за Львов, прогнала гитлеровцев прочь с последних клочков украинской земли над Западным Бугом и в Прикарпатье, крестьянство западных областей Украины, преодолевая жестокое сопротивление кулачества, клерикалов, националистов, постепенно становилось на путь сплошной коллективизации. Ярослав Галан считал своим долгом в те дни показать освобожденным землякам, кто являлся врагом коллективизации. Прежде всего это «галицийский кулак, на протяжении 150 лет дрессированный немецкими офицерами в австрийской казарме, ограниченный и тупой, коварный и лицемерный, трусливый и в то же самое время бесцеремонный, жадный и ненасытный, как, в частности, все стяжатели всего мира» (памфлет «Мамелюки»).
