Вадим Вацуро - С.Д.П. Из истории литературного быта пушкинской поры
(Сказав, что встретил накануне С. И. Ок., которая была разрумянена и разбелена.)
И поклонилась мне она.
Взглянул я на нее, ей Богу не нарошно —
Взглянул — и сделалось мне тошно.
С. Д. П.
Не знаю, отчего при вас я глуп бываю!
Хочу заговорить и слов не нахожу —
О чем хотел сказать и то я забываю!
И можно ль помнить что, когда на вас гляжу.
(Я читал гостям старинные свои стихотворения. Один из них сказал):
Тут нету толка никакова!
Возможно ли, чтоб это тот писал,
Кто после сделался соперником Крылова
И сочинил такой прелестный мадригал.
Стихотворение «Несравненной» датировано 28 марта:
Красавицей нельзя тебе назваться:
Не все черты лица отменно хороши:
Но прелести ума и качества души
В физиономии твоей с чем, с чем сравнятся?
Ничто перед тобой богиня красоты,
Лишь поведешь глазком и улыбнешься ты.
Снова — «Из писем к Незабвенной»:
Вы любите собак, и вот собачка вам
Предобрая — ни на кого не лает,
Всех, всех она в покое оставляет
И воли не дает зубам.
Собой красива, невеличка.
На место красного яичка
Прошу принять ее. Писатель не для дам.
Он, конечно, принес не живую собачку, а какой-то сувенир, а в самый день пасхи, приходившийся в 1823 году на 22 апреля, пришел христосоваться:
ВЧЕРА ОТ НЕСРАВНЕННОЙЯ получил чего совсем не ожидал:
Сладчайший поцелуй. О дар неоцененный!
Ах! так бы я ее теперь расцеловал!
Он зачеркнул эту стихотворную дневниковую запись без даты и записал ниже:
СРАВНЕНИЕ С АМУРОМС Амуром красотой и нравом схожи вы:
Такое же и в вас прелестное лукавство
И, может быть, увы!
Такое же непостоянство[202].
В то время, когда пишутся все эти стихи, в доме Пономаревой происходит, по-видимому, маленькое событие, о котором никаких сведений у нас нет, и мы можем лишь предполагать его по аналогиям и разным косвенным признакам. Впрочем, оно было очень обычным, и мы задерживаемся на нем лишь потому, что с ним связан один гипотетически восстанавливаемый литературный эпизод.
В день Благовещения, 25 марта, по старинному обычаю, из клетки выпускали на волю птичку.
Пушкин в Кишиневе отметил этот день стихами:
Я стал доступен утешенью;
За что на бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать![203]
И о том же написал Дельвиг. Но его миниатюра была не общественным выступлением, а любовным мадригалом.
Во имя Делии прекрасной,
Во имя пламенной любви,
Тебе, летунье сладкогласной,
Дарю свободу я. — Лети!
И я равно счастливой долей
От милой наделен моей:
Как ей обязана ты волей,
Так я неволею своей.
В. В. Майков, перепечатывая эти стихи в своем издании сочинений Дельвига, отметил в примечаниях: «Стихотворение <…> относится к С. Д. Пономаревой»[204]. Он не привел никаких дальнейших пояснений, и указание это прошло без внимания.
Существует еще одно стихотворение на эту тему, написанное Федором Антоновичем Туманским, приятелем Дельвига и Льва Пушкина. «Птичка» Федора Туманского пользовалась в свое время популярностью не меньшей, чем пушкинская, если не большей. По сие время в памяти любителей поэзии сохраняются строчки:
Она мелькнула, утопая
В сиянье голубого дня.
Все эти три стихотворения были в 1849 году вписаны Львом Пушкиным в альбом гр. Е. П. Ростопчиной с примечанием владелицы альбома: «Стихи в роде конкурса или пари или стипль-чеза, написанные на заданную тему, в собрании молодых поэтов наших, в Петербурге».
Эту запись обнаружил известный исследователь Дельвига Ю. Н. Верховский и полностью положился на «авторитетное свидетельство» Л. Пушкина, датировав все три стихотворения 1822 годом[205].
Это была ошибка, и ее сразу же отметил Б. В. Томашевский в своем издании Дельвига. Стихи Пушкина не могли быть написаны в Петербурге, до ссылки на юг, а в 1822 году Пушкин отсутствовал уже почти два года. Туманского, как считал Томашевский, в это время также не было в Петербурге.
Скажем сразу же, что это тоже неверно: Туманский с 21 июня 1821 года служил в департаменте духовных дел вместе с Панаевым, Б. Федоровым, а позднее и со Львом Пушкиным[206] и по времени мог бы принять участие в «конкурсе». Но дело даже не в этом.
Конечно, по прошествии двадцати семи лет Л. Пушкин мог не только запамятовать детали, но и непроизвольно придумать всю эту историю с «конкурсом». И Ростопчина могла основывать свою запись на собственных соображениях, а не на воспоминаниях Пушкина. Все это так.
И все же некоторые косвенные данные указывают на то, что запись Ростопчиной не может быть признана «ни на чем не основанной»[207].
Вряд ли случайно, скажем, что стихи Пушкина, озаглавленные в журнальной публикации «На выпуск птички», появились во втором (июльском) номере «Литературных листков», вышедшем в начале августа 1823 года, а в четвертом (августовском) номере тех же «Листков» было напечатано стихотворение Дельвига — и под тем же названием. Две публикации были явно связаны, — заметим, что ни до, ни после нее Дельвиг ничего в «Литературных листках» не печатал.
Стихотворение написано «в собрании молодых поэтов в Петербурге». Эта деталь не могла идти от Ростопчиной. Ей, московской жительнице, в пору, описываемую нами, двенадцатилетней девочке, не могло быть известно ничего о «собраниях молодых поэтов в Петербурге» за два с половиной десятилетия до ее альбомной записи. Что же касается Льва Пушкина, то он, без сомнения, о них знал.
Если же мы вспомним, что Софья Дмитриевна до крайности любила поэтические конкурсы и стихи на случаи, обращенные к ее питомцам, четвероногим и пернатым, мы легко представим себе, как могло возникнуть стихотворение Дельвига.
Вероятно, в доме Пономаревых также блюли старинный трогательный обычай, и двадцать пятого марта птенчик Делии получил свободу. К этому времени пушкинские стихи еще не существовали и ни о каком конкурсе речи не могло быть. Когда же они стали известны в Петербурге — а это произошло в начале июня или еще позже, когда их напечатал у себя Булгарин, — тогда, по-видимому, у Пономаревой возникла мысль о петербургском варианте этого лирического сюжета, и Дельвиг — ближайший друг Пушкина — был вызван на ристалище. Он воспользовался случаем и обратил свои стихи к виновнице торжества, включив в них любовное признание.
