Христиан Девет - Война буров с Англией
Но что же далее? Постараться обойти англичан и снова идти вперед?! Но с моими бюргерами, принужденными идти пешком, и с измученными лошадьми об этом теперь и думать было нечего! Идти же вверх по Оранжевой реке до того места, где можно будет ее перейти, и потом повернуть назад в Оранжевую республику — это значило совсем отказаться от той цели, с какою был предпринят поход. Но я был обязан выбирать лучшее из худшего, а потому решил перейти Оранжевую реку, пока неприятель снова не нагнал нас.
Таким образом, 20 февраля мы отступили назад, ища брода, где мы могли бы переправиться на другую сторону реки. Вода в реке начала немного спадать, но перейти ее все еще было нельзя, и мы отправились дальше, думая найти переход, пройдя место слияния ее с рекою Вааль. Но и там это оказалось невозможным. Все лодки, которые были здесь прежде, были уже давно уничтожены англичанами; но мы узнали, что в 6 милях есть еще одна уцелевшая лодка. Мы отправились туда вверх по реке. Это была небольшая лодочка, но все-таки 10—12 человек могло в ней поместиться. Мы немедленно воспользовались ею, и в тот же вечер 22 февраля 250 бюргеров, из не имевших лошадей, было перевезено в несколько приемов на другой берег, по 10—12 человек каждый раз. Многие переплыли, но один из смельчаков, но имени ван-де-Мерве, утонул. Переплывали в лодке и те, у которых были лошади, заставляя их плыть.
Утром 23 февраля я получил уведомление, что англичане снова гнались за нами по пятам. В этот раз мы не ожидали их так скоро, между тем они совершили продолжительный ночной поход. Не теряя времени, мы оседлали лошадей и отправились вверх по реке, в то время как наш арьергард уже подвергался выстрелам неприятеля. Силы англичан были очень велики, и арьергард после непродолжительного боя должен был отступить.
К счастью нашему, поверхность земли становится здесь холмистее, и мы могли в случае надобности укрываться от неприятельского глаза. Около двух часов пополудни мы расседлали; не прошло и часу, как англичане снова были позади нас.
Наши два орудия, пушку и орудие Максим-Норденфельдга, пришлось оставить на дороге, так как животные были уже не в силах тянуть их дальше, а динамита не было с нами, чтобы взорвать их.
Ну и что же?
О, у англичан такое огромное количество тяжелых орудий; пусть они возьмут себе еще и эти два для того, чтобы властная рука, держащая скипетр, стала бы еще тяжеловеснее! Многое ли может измениться от того, что прибавятся две пушки к четырем сотням пушек, которые Англия — одна из сильнейших и старейших держав в свете — направила на маленький народ, взявшийся за оружие, чтобы спасти свои права.
Особенно тяжело было мне то, что в этот день, 23 февраля, в день годовщины утверждения независимости Оранжевой республики, я должен был отдавать врагу свои орудия. Бывало, в счастливые дни, в кругу друзей, мы праздновали этот день почетными выстрелами, а теперь мы были принуждены единственные две пушки, которыми мы могли бы еще сами стрелять, отдать с тем, чтобы ими же — как знать? — быть застреленными[59].
Минуты, подобные тем, которые я тогда пережил, не забываются никогда! О том, что трепетало тогда в глубине души, может составить себе понятие лучше, чем кто-либо другой, англичанин бурофил. Он, смотря на дело с точки зрения высшей справедливости, не соглашался со своими собственными соотечественниками. И не потому, чтобы он относился враждебно к своему правительству или не стоял за могущество Англии, нет, но единственно потому, что у него не пропала совесть и что он не мог, заглушив ее и насилуя чувство справедливости, соглашаться на всевозможные бессовестные дела.
Но придет день — я твердо верю в это, — и Англия отдаст нам наши права. Мы будем верноподданными его величества, а правота и верность не пропадают даром.
Другой удивительный вечер настал для нас — вечер 23 февраля 1901 года, — сорок седьмая годовщина существования Оранжевой республики. Наступившая тьма этого вечера снова спасла нас от, по-видимому, верной погибели.
Как я уже сказал, англичане все время обстреливали мой арьергард. Мои разведчики донесли мне, что впереди нас, на расстоянии не более четырех миль, стоит огромный неприятельский лагерь. А я надеялся в эту ночь двинуться к западу, обойдя Гоптоун; если бы я теперь пошел по этой дороге, то я прямо натолкнулся бы на неприятеля. Пойди я влево, то не более как через две тысячи шагов мы были бы уже на глазах у англичан, которые выследили бы нас с занятого ими холма, сейчас около Гоптоуна, гелиографическим способом. Таким образом, вперед, назад, налево — никуда нельзя, а вправо, на севере, — протекала река, которую невозможно было перейти. Оставаться на месте тоже было нельзя: англичане шли непосредственно за нами. И вдруг явилось спасение — наступила темнота!
Солнце село как раз в тот момент, когда нас уже можно было рассмотреть из Гоптоуна, и вечерняя мгла милостиво окутала нас своими спасительными тенями. Нам опять являлась возможность улизнуть и обойти неприятеля, стоявшего впереди нас. Но зато нам предстояло идти всю ночь, если мы хотели уже рано утром пересечь железнодорожную линию. Не успей мы этого сделать, англичане подошли бы слишком близко сзади, а спереди мог бы подоспеть панцирный поезд. Но... мои бедные бюргеры должны были идти пешком, а ослабевшие животные, едва волочившие ноги, внушали тоже непомерную жалость. Невыносима была в то же время мысль, что такие верные бюргеры, любящие всем сердцем своим Отечество, могут очутиться в руках неприятеля. Я решил поэтому, чтобы они шли на север за 4—5 миль, к Оранжевой реке, и там, где-нибудь на берегах, покрытых кустарником, спрятались бы от неприятеля до следующего утра. Затем они прошли бы вдоль реки и переправились бы в лодке на другой берег тем же путем, как это было сделано раньше. Я советовал им проделать все это не сразу всем и не кучами или вереницей, а вразброд, чтобы сбить англичан и не дать им следовать за собой по свежим следам. Это все и удалось бедным бюргерам, которые в тот памятный и печальный день, пройдя уже вдоль реки около 18 миль, сделали еще 4—5 миль, чтобы укрыться от врага. С ними находился храбрый и верный коммандант Газебрук, лошадь которого также чрезмерно была утомлена.
Что касается меня, то я с другою частью бюргеров, едва отдохнув часок-другой, вышел в ту же ночь и подошел на другое утро прямо к Гоптоуну с южной стороны. Около 8 часов мы благополучно пересекли железнодорожный путь, который тогда еще не был оберегаем укреплениями, и, пройдя 6 миль, остановились для отдыха. Мы ничего не ели еще с утра накануне, и, право, мы были так голодны, что, по бурской пословице, «готовы были грызть головки у гвоздей». Мы разыскали нескольких овец и с быстротою молнии закололи, сжарили и съели их. Да и как уплетали-то! Около полудня мы снова поднялись и пошли по направлению к Оранжевой реке. Мы были вполне уверены, что легко найдем переправу, так как еще с вечера заметили, что вода быстро стала убывать. Но каково же было наше разочарование: уровень воды был еще выше, чем накануне! По-видимому, дождь лил здесь сильнее, чем выше по реке. А лодки негде было достать.
