Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист
«Первоочередной мой приказ — это все, что касается прудов и каналов, которые должны доставлять воду. Вот над чем вы должны работать без отдыха». (Перед цитаделью Ганд, 10 марта 1678 года.)
Где бы он ни находился — в Версале, в деревне, в лагерной палатке во время осады, в Ганде, в Безансоне, в Маастрихте, он справлялся об этих фонтанах. В ноябре 1685-го, едва возвратившись из Фонтенбло, он прыгает на лошадь, чтобы осмотреть резервуары Монтборона. В 1682-ом построили «машину Марли», которая стоила целого состояния. В июне 1684-го он объявляет на своем выходе, что будут использовать энергию реки Эра, в двадцати лье от Версаля и на двадцать шесть метров выше его уровня. Воду берут в Понтгуэне, за Шартром, роют канал, строят два акведука, более высокие, чем те, которые построили римляне на Таре (49) (а побить римлян в деле, в котором они были так искусны, также было для короля делом не последним). 2 000 000 ливров в год, 36 батальонов пехоты и шесть эскадронов драгунов за работой. Это война с Аугсбургской лигой, причиной которой была королевская страсть, как и при сооружении большого театра и церкви.
Город у воды никогда не был пределом мечтаний Людовика XIV, и надо думать, что окончание акведука Ментенон было лишь начальной стадией полной переделки парка, его бассейнов, прудов и фонтанов. То, что мы созерцаем сегодня и что нам кажется чем-то безусловным, несомненно, было только последним этапом work in progress[36], которые в Версале не прекращались.
Вот именно: не заключается ли удивительнейшее свойство этого великого творения, можно сказать, плода личной деятельности Короля-Солнца в том, чтобы беспрерывно находиться в процессе возведения, никогда не завершающемся? Невозможно предугадать, чем это станет. Дворец 1668 года, какой нарисован Пателем, — совершенство. Кто мог тогда вообразить, что Версаль может стать чем-то иным? Дворец 1674 года, с «оболочкой» Лево — совершенство. Кто мог вообразить тогда Зеркальную галерею, Северное крыло, Южное крыло, церковь? Парк 1668 года был полон бесконечного очарования: практически его больше не существует.
Словно беспрерывно длится некая импровизация. Возводят постоянную церковь: вскоре ее разрушают, поскольку непредвиденность порождает новую непредвиденность.
Каким образом этот дворец, который мы сегодня созерцаем, массивное, окончательное, безупречное сооружение, увиденное воображением властителя, мог возводиться по кусочкам? Полагают, что неизменная воля предусмотрела все до мельчайших деталей: ничего подобного. По крайней мере ясно, что за поисками наощупь, колебаниями, импровизациями, сожалениями не стоял строгий замысел, направлявший Движение, в соответствии с задуманным.
Что может быть удачнее комедии-балета, которая собирает воедино «все, что может произвести театр»? Удачнее «Психеи»? Удачнее оперы? Каждый раз то, что можно полагать окончательным (и что на первый взгляд выглядит окончательным), оказывается не более чем этапом, моментом в необъятном движении.
Но люди, которые строят, создают, пишут и рисуют, в таком случае оказываются лишь ремесленниками или рабами этого момента или этапа: могут ли они хотя бы видеть план целого, чертеж общего движения? Что происходит с Мольером, если то, что он делает и продолжает делать («Мнимый больной», комедия о Скапене), не есть больше то, чего от него ждут? Что происходит с Люлли, если король больше не желает оперы?
Три смерти вместо эпилога
Мольер тринадцать лет целиком отдал королевской службе. Начиная с 1663 года и «Версальского экспромта» он написал для короля пятнадцать пьес, которые были впервые сыграны в Версале, Шамборе или Фонтенбло, против семи, которые родились в зале Пале-Рояль. Можно сказать, что из всех великих людей искусства он был наиболее верен замыслам Людовика XIV, его намерениям, его воле и тому, что мы называем его «внезапными развязками». Для короля он осмелился написать «Тартюфа». Людовик XIV всегда его поддерживал, включая те случаи, когда видимость позволяет предположить противоположное. Когда «Тартюф» был запрещен (церковью, не королем), Людовик XIV славировал, но не бросил драматурга: напротив, именно в этот момент его труппа получила титул Королевской труппы. Он дал ему театр Пти-Бурбон, он дал ему театр Пале-Рояль. Он стал крестным отцом его сына. Он предоставил ему средства, чтобы показывать в городе придворные спектакли: все костюмы и аксессуары, оплаченные королем, использовались потом в городе. Наконец, он свел его с Люлли, чтобы, действуя сообща, они изобрели один из самых богатых и оригинальных жанров в истории театра: комедию-балет.
Ко времени ли еще в 1671 году комедия-балет? Похоже, что нет. Балет, достигнув пределов величия, которое король хотел в нем видеть, исчез. Мольер испробовал «Психею», на полпути между трагедией, балетом и оперой, которую она предвосхитила. Этого недостаточно: чтобы отвечать желанию славы Короля-Солнца, нужно пойти дальше. Но что пишет Мольер? «Проделки Скалена», абсолютную вершину комического искусства, где отбрасывает все ограничения — профессиональные, социальные, моральные; и еще «Ученых женщин». Это не то, чего хочет король.
В 1672 году Мольер впервые не получает своего ежегодного вознаграждения. Он пишет «Мнимого больного» и, так как после «Психеи» он в ссоре с Люлли, заказывает музыку Марку-Антуану Шарпантье. Как и каждый год, он ожидает королевских распоряжений играть на карнавале. Распоряжений не поступает. В последний момент он решается играть в своем собственном театре, в Пале-Рояле, комедию, которая по традиции должна была появиться в феврале при дворе; комедию, которая начинается прологом, где говорится:
Что сделал ты для Людовика,
То никогда не пропадет...
и где имя Людовика девятикратно звенит в музыке Шарпантье, а заканчивается все строкой:
О, счастлив тот, кто отдал жизнь ему...
Первое представление состоялось 10 февраля. 17-го, на четвертом представлении, Мольер умирает.
Люлли работал для короля тридцать три года. Он сочинял для него танцы, он представлял его во всех мыслимых мифологических и легендарных формах. Он написал музыку двадцати балетов, где появлялся король. Он создал для короля-танцора великолепнейшее произведение, посвященное Аполлону. Он вывел на сцене несравненно величественный образ Короля-Солнца: он также приложил руку к «внезапным развязкам» Людовика XIV. Король стал крестным отцом его старшего сына после того, как самолично подписал брачный контракт. Он создал для него Королевскую Академию музыки. Он дал ему материальные, финансовые и моральные средства для постановок своих произведений, которых за всю историю еще не имел в своем распоряжении ни один музыкант (это больше того, что Вагнер когда-либо получал от Людвига II Баварского). Король, как ни один правитель до него, следил за сочинением всех крупных произведений Люлли от выбора сюжета до репетиций и не уставал смотреть шесть, восемь, даже девять представлений подряд. Он прощал ему все выходки, дерзкие слова, чудовищные требования. Он закрывал глаза на худшее — на склонность Флорентийца к «итальянской любви».
