Нина Соротокина - Личная жизнь Александра I
1820 год, «бунт» солдат в Семеновском полку. Из Троппау пришел приказ Александра — полк уничтожить, расформировать, нижние чины разослать по линейным полкам, офицеров перевести в армию, Шварца отставить от службы. Новый Семеновский полк, офицеров и солдат, велено было набрать из гренадерского корпуса. «Зараза декабризма» расползлась по стране, а Союз благоденствия с общего согласия членов его был распущен.
В мае 1821 года Александр I вернулся из-за границы, приехал в Царское Село, и сразу же перед ним предстал генерал-адъютант Васильчиков с докладом. Доклад был подготовлен Бенкендорфом и сообщал, что в стране созрел политический заговор. Донос сделал Михаил Грибовский, он же составил и список заговорщиков. Грибовский, харьковский профессор, был членом управы Союза благоденствия. По его утверждению, донос он сделал «бескорыстно». Союз Благоденствия уже не существует, но члены его заслуживают наказания. Александр внимательно выслушал доклад, задумался, а потом сказал: «Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я поощрял и разделял эти иллюзии. И не мне их карать». После этого заявления ни один из участников заговора не только не был предан суду, но даже не подвергался административным преследованиям.
Может, назначение Шварца и последующие за этим события и были некоей точкой бифуркации, которая направила историю России на Сенатскую площадь. Заговорщики не прекратили свою работу. Южное общество, которое возглавляли Пестель и Юшневский, расширилось и окрепло. Задача общества была теперь определена точно: учреждение республики с физическим уничтожением всей царской фамилии — французы тропку протоптали, раньше такое в России просто не могло прийти в голову.
Пестель много способствовал тому, чтобы Петербургское общество возобновило работу. В 1822 году было организовано Северное общество, и Никита Муравьев принялся за проект конституции. По идее Пестеля монархия и свобода несовместимы, а потому необходим военный переворот. Далее следует уничтожение царской семьи и образование военной диктатуры. Временное правительство, активно работая, за десять лет переведет страну на республиканские рельсы. Действовать надо жестко, безжалостно расправляться с контрреволюцией, земля станет государственной собственностью, а дальше — процветающая Россия под эгидой православия. Конституция Н. Муравьева сохраняла монархию, но сильно ограничивала власть императора. Главная власть в стране принадлежала вече. Заговорщики ничего не хотели для себя лично, они только свергнут самодержавие и тут же передадут власть в надежные руки. Вече — главная власть в стране, но они понимали, что все эти идеи нельзя провести в России сразу, вдруг, страну надо готовить, а сколько на это уйдет времени, десять или тридцать лет, пока неизвестно. Но они были уже на пути к 14 декабря.
Александр знал о существовании и Северного и Южного обществ, знал об их целях, знал их имена. Постарались доносчики: Шервуд, Бошняк, позднее Майборода, писали, что все они плохо кончили. Бошняк был образованным человеком, с Карамзиным знаком, а потом активно помогал следствию.
Царь не стал преследовать заговорщиков. Оставил все как есть и уехал в Таганрог. Почему? «Не мне их судить» — трагическая фраза, потому что Александр и декабристы, по сути дела, хотели одного и того же — дать стране конституцию и освободить крестьян. Но Александр к концу жизни понял, что при современном ему состоянии общества это невозможно. (Попробуй насадить в стране «капитализм с человеческим лицом», когда шестьдесят процентов, а может, и того больше, населения обожает Сталина.) Но декабристы — молодые и горячие — осуществили свой бунт и окончательно завалили дело, уж кого они там «будили» и зачем — дело десятое. С. В. Мироненко (директор Государственного архива Российской Федерации — какая благость — все документы под рукой!) пишет: «В стране возникла… парадоксальная, но если вдуматься, то вполне законная для деспотических государств ситуация: сторонники перемен таились друг от друга. Правительство, намекая на возможность коренных реформ, держало в величайшей тайне все свои практические шаги в этом направлении. Передовое дворянство, видя в реальной жизни лишь продолжение прежней политики, вынуждено было создавать тайные общества».
Собственно, для меня здесь главный вопрос: на кого падает ответственность за казнь пятерых, за каторгу и ссылку сто двадцать одного декабриста, за погибших во время восстания людей, за пропущенных сквозь строй солдат, их сотни — на Александра Павловича или Николая Павловича Романовых?
В 1856 году (на троне Александр II) декабристам была объявлена амнистия. Оставшиеся в живых вернулись из Сибири. Александр II заказал барону Корфу («однокласснику» Пушкина, Кюхельбекера и Пущина) написать книгу о восстании 14 декабря. Общество всколыхнулось. Тридцать лет о них не только не писали ни строчки, в частных разговорах декабристов запрещено было поминать. Барон Корф аккуратно написал свой труд «Николай I и 14 декабря», думаю, что, излагая материал, он был перед собой вполне честен.
«Благодушная мысль монарха склонилась к тем несчастным, которые, быв увлечены, одни обольщением самонадеянности, другие неопытностью молодости, тридцатилетними страданиями искупили свою вину». Цензуру смутило слово «страдание». Автор исправил: «…тридцатилетним заточением и раскаянием».
В обществе выход книги Корфа был принят как некий положительный знак, как «оттепель», но неожиданно разгорелся спор о личности Александра I. Корф в своей книге процитировал письмо юного Александра (еще при Екатерине II было дело) своему приятелю Кочубею. Я уже приводила отрывок из этого письма в начале книги. Вот его полный текст: «Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен выйти на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, Зубов, Пассек, Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низкими, пресмыкаются перед теми, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще меньше для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом. (…). В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя, несмотря на то, стремится к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправить укоренившиеся в нем злоупотребления? Это выше сил не только человека одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно…»
