Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала
В Молотовск (сейчас Северодвинск) мы пришли с опозданием почти на сутки. Как только отшвартовался мой корабль, меня немедленно вызвали по ВЧ, так как нарком ВМФ звонил несколько раз, интересуясь судьбою ледоколов. Звоню наркому, докладываю о выполнении операции. В ответ суровый, строгий голос: «Почему вы не ответили на две радиограммы комфлота и мою?» У меня пересохло в горле, я медлил с ответом. Слышу в трубке голос: «Почему молчите? Вы меня поняли?» Набрав в легкие больше воздуха и стараясь быть полностью спокойным, четко отвечаю: «Товарищ нарком! Вы мне лично в Москве приказали сохранять полное радиомолчание, и я не рискнул нарушить ваше приказание». Молчание… я хорошо слышу, как нарком дышит, но молчит. Наконец я услышал знакомый, но уже мягкий голос Николая Герасимовича: «Правильно сделали, у меня все», и телефонная трубка щелкнула. А что бы я делал, если бы нарком ответил, что не помнит такого приказания, ведь никакого документа у меня в мое оправдание не было и мое командование флотилией на этом и закончилось бы. Н.Г. Кузнецов не мог так поступить, я в это верил и не ошибся. Это был глубоко порядочный человек, рыцарь своего слова. Вот тогда глаза мои увлажнились. Ответ наркома ВМФ для меня был высшей наградой, и я на всю жизнь запомнил этот случай как пример того, как надо уметь держать свое слово. И этот случай не единственный.
Когда осенью первого года войны фашисты подошли к окрестностям Ленинграда и над городом нависла явная угроза, Сталин приказал подготовить весь флот и все боевые объекты на берегу к полному уничтожению: «Ничего не должно достаться фашистам». Хотя Сталин и подписал эту страшную директиву, но к нам на флот ее не послал, ограничившись лишь устным приказанием наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову. Мы тогда составили план уничтожения флота и всех береговых батарей. Это была мучительная работа для всего штаба флота. Когда положение на фронте стабилизировалось, новый командующий фронтом Г.К. Жуков написал Сталину, что на флоте все руководство в панике, собирается уничтожить весь флот и все батареи. В правительстве и в ЦК были возмущены этим обстоятельством. Н.Г. Кузнецову приказали снять В.Ф. Трибуца, всех членов военного совета и меня как начальника штаба флота. Конечно, над нашими головами навис меч. Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов доложил Сталину, что на Балтике никакой паники нет: «Комфлот Трибуц точно выполнил ваше приказание, которое вы лично отдали мне». Сталин вспомнил и приказал никаких репрессий к командованию Балтийского флота и прежде всего к Трибуцу не применять. Если бы Николай Герасимович промолчал, а документа, подписанного Сталиным, ни у наркома ВМФ, ни у нас в штабе не было, то всем нам было бы несдобровать в тот горячий 41-й год. Николай Герасимович выручил всех и в первую очередь В.Ф. Трибуца — человека, который в дальнейшем отплатил ему черной неблагодарностью. Подобных примеров заступничества Н.Г. Кузнецова за тех, кто, по его мнению, не был виновен, я мог бы привести много. Таков был характер этого человека. Защитить же самого себя от заведомо несправедливых нареканий Николай Герасимович не умел.
Не могу не вспомнить один тяжелый случай. Во время войны на юге представителем Ставки Верховного Главнокомандующего был Мехлис. По своему опыту это был политработник, человек невоенный и по моральным своим качествам весьма ограниченный, самонадеянный и очень неприятный. После встречи с ним в Главном штабе у наркома я стал просто физически бояться этого человека. И вот когда в 1942 году на Керченском полуострове сложилась для нас очень тяжелая обстановка и фронт отошел на восток к проливу, то вместе с ним вынуждены были перебазироваться на таманский берег и все части Керченского ВМФ во главе с ее командиром контр-адмиралом А.С. Фроловым. В эти дни Мехлис ничего лучшего не нашел, как писать И.В. Сталину истеричные телеграммы на всех генералов и адмиралов, обвиняя их в нашем поражении. Такую телеграмму он дал и наркому ВМФ, требуя отдачи Фролова под суд, добавив при этом, что если нарком Кузнецов этого не сделает, то он, Мехлис, своим приказом и своими руками расстреляет Фролова. Разговор происходил по телефону «ВЧ». На это Николай Герасимович резко и громко ответил: «Послушайте, Мехлис! Этого вы не посмеете сделать и права на это не имеете». С шумом бросив трубку на рычаг телефона и весь покраснев, Н.Г. Кузнецов произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: «Вот же прохвост какой». А в кабинете в это время сидели на докладе заместитель наркома ВМФ Л.М. Галлер и я, как врио начальника Главморштаба (начальник ГМШ. был в госпитале). Мы переглянулись с Галлером и промолчали, чувствуя, что нарком на эту тему говорить не хочет. Должен добавить, что Сталин скоро убрал Мехлиса с фронта, но злобу на Кузнецова последний, конечно, затаил.
Да что Мехлис! К сожалению, у Николая Герасимовича постепенно накопилось много так называемых «друзей», больших и малых, которые из зависти искали случая подложить ему мину. Обидно было нам, друзьям, видеть, что Николай Герасимович, зная подлый характер многих сослуживцев, совершенно не мстил им, не обращал внимания на их каверзные проделки. Однажды узнаю, что Н.Г. Кузнецов собирается назначить на большую должность адмирала, который делал ему только пакости по службе. Будучи на даче у Николая Герасимовича с членом военного совета ТОФ генерал-лейтенантом Зайцевым, я решился и все рассказал ему об этом человеке, упрекая его в том, что он сам себя окружает непорядочными людьми. И что же? Николай Герасимович, выслушав, посмеялся над нами, пошутил добродушно, и на этом дело и закончилось. В этом сказался его сильный характер — он, не чувствуя за собой никакой вины, не хотел верить в возможность людской пакости.
В начале 1946 года Главный морской штаб проверяла только что созданная военная инспекция под руководством маршала Говорова. Моряков в инспекции не было, а армейские генералы, судя по содержанию вопросов, были некомпетентными в делах ВМФ. Большинство вопросов касалось уточнения деятельности Николая Герасимовича. Это нас возмущало, но инспекция проводилась по указанию ЦК партии, и мы были бессильны. Акт инспекции был утвержден Говоровым, не пожелавшим никого выслушать. Акт я прочел внимательно. Много было написано в нем совершенно несправедливого, просто неверного как в адрес Николая Герасимовича, так и в адрес других адмиралов, близких к нему. Беспринципность Говорова меня поразила.
По результатам инспекции Н.Г. Кузнецов был понижен в должности и назначен начальником военно-морских учебных заведений ВМФ. Это было только начало.
Почти через год — в 1947-м — по письму Сталину одного непорядочного офицера-изобретателя было назначено расследование о случаях якобы передачи Наркоматом ВМФ союзным державам чертежей нашего секретного торпедного оружия и секретных карт подходов к нашим портам. Мне и бывшему начальнику гидрографии ВМФ Я.Я. Лапушкину было поручено проведение экспертизы. Ничего не подозревая, мы составили акт о том, что никакого секретного оружия иностранцам не передавалось, так как подобная торпеда у союзников уже была, а наши карты представляют собой перепечатку со старых английских карт, переведенных на русский язык. Когда адмирал А.Г. Головко вернулся из Кремля с доклада, он заявил нам: «Ваше счастье, что я не показал Сталину ваш акт и не назвал фамилий, а то бы вы все вылетели с флота». Сталин якобы сказал Головко: «Ваши эксперты ничего не понимают», — и приказал провести суд чести с привлечением Н.Г. Кузнецова и ряда других адмиралов.
