Николай Кочин - Кулибин
Стоит остановиться на той роли, которую сыграл в истории русской культуры приехавший на службу в Россию в 1765 году ученый Эйлер.
Леонард Эйлер был эрудит, каких мало знал мир. Он занимался философией, восточными языками, медициной, физикой, был специалистом по механике, его знания древней художественной литературы были огромны, многих писателей он знал наизусть: например, без ошибки читал всю «Энеиду». Но истинного величия он достиг в математике. Он положил начало вариационному исчислению, развил дифференциальное и интегральное, разработал теорию чисел и т. д.
Он заявил себя во многих разделах математики, механики и физики. Его книги — золотой фонд науки. За время своей жизни в России, с 1765 года по 1783 год (год его смерти), Эйлер издал в России более 200 работ. Ученые отмечают, что простое перечисление его трудов составило бы целую книгу, а полное собрание сочинений потребовало бы несколько десятков томов.
В истории науки он являет собою образец ученого, исключительно плодовитого. Неутомимость его в работе способна вызвать восхищение. И при этом он не был ученым, знающим только свое дело и поклоняющимся только ему с суеверным усердием. Эту сторону его ума вскрывает одна книга, «Письма к германской принцессе».
Эта книга Эйлера содействовала пробуждению к интеллектуальной жизни русских девушек, потому что была любимейшим их чтением. Там автор остроумно высмеял односторонних химиков, анатомов, физиков, которые все ушли в свои опыты. «Все то, — говорит он, — чего они не могут разложить в ретортах или разрезать ножом, не производит на их ум никакого впечатления. Сколько бы им ни говорили о свойствах и существе души, они соглашаются только с тем, что поражает их внешнее чувство».
В этом сказывается широта его умственных интересов и глубина мыслителя, не терпящего леденящей ограниченности узкого специалиста.
Заслуги его перед Россией огромны. Он положил начало педагогической литературе по математике и по праву считается основателем русской математической школы. Он подготовил для Академии своих выдающихся учеников. Большая часть из них пользовалась почетной известностью и все в целом ревностно насаждали математические знания в стране. Русская математическая школа той поры считалась передовой в Европе.
Ослабивший в неустанном труде свое зрение, Эйлер не выполнял предписания врача, стал заниматься сверх меры и ослеп окончательно. Его похоронили в Петербурге на Смоленском кладбище. Сыновья и сыновья сыновей Эйлера остались в России.
Увековечение памяти Л. Эйлера. Силуэты работы Ф. Антинга.
Личные связи Эйлера с западными учеными, огромная его переписка, которую он вел, ученая корреспонденция, которая поступала к нему в Петербург из всех культурных государств Европы, — все это тоже содействовало тому, что русская Академия вводилась в международную литературу XVIII века. «Комментарии» Академии сохранили свою мировую славу.
И вот этот человек, постоянно одаряющий Кулибина своими знаниями, человек, которому до сих пор изумляется мир, сам нуждался в его консультации, в сотрудничестве с ним, и в его гигантском опыте, и в его советах.
Эйлер теоретически проверял расчеты Кулибина по водоходным суднам, был председателем академической комиссии по испытанию модели одноарочного моста. С Эйлером Кулибин беседовал о «вечном двигателе», встречался с ним и при обсуждении научных приборов для Академии. Кулибин был знаком с трудами Эйлера, в своих заметках он ссылается на его работы.
Всю правильность расчетов одноарочного моста Кулибина еще до испытания модели подтвердил Эйлер в статье «Легкое правило, каким образом из модели деревянного моста или подробной бременосной машины познавать можно ли то же сделать и в большом». Скажем, кстати, что проект Кулибина принес автору блестящую славу, известен крупнейшим ученым и получил их самые лестные отзывы. Большой ученый Даниил Бернулли писал Фуссу из Базеля о том, как он уважает механика и хочет знать его мнение по вопросу «силы и сопротивления дерева», которым Бернулли тогда занимался.
Вера в Кулибина у западных ученых была настолько крепкой, что даже теорию Эйлера о прочности балок Бернулли считал возможным проверить лишь на опытах Кулибина.
Академик Даниил Бернулли писал секретарю Академии:
«Эйлер произвел глубокие исследования упругости балок… Особенно их вертикальных столбов. Не могли бы Вы поручить г. Кулибину проверить теорию Эйлера подобными опытами, без чего его (Эйлера. — Н. К.) теория останется верной лишь гипотетически».
Практическое значение метода моделирования, введенного Кулибиным при строительстве объекта и глубоко оцененного Эйлером и Бернулли, основано на теории подобия, сфера применения которой «стала основой эксперимента, и ни одно исследование как в области физики, так и в технике не может ее игнорировать» (М. В. Кирпичев).
Это значение Кулибина, которое сейчас только что оценено по достоинству, для ученых того века было неоспоримо и ясно.
* * *Наружность Кулибина описана его биографом Свиньиным. Он был «мужчина посредственного росту, статный и в походке являющий достоинство, а во взгляде ум и остроту. Белая, пожелтевшая от времени борода придавала ему некоторую почтенность и сановитость». «Человек себе на уме», с чертами «столичной жизни» в манерах, крепкий телом и духом, старообрядец в домашнем быту. «Веселый, общительный, словоохотливый, добродушный». Любил званые вечера, бывал на балах, хотя только балагурил и шутил, так как был абсолютным трезвенником. Никогда не курил табаку и не играл в карты. Любил писать стихи. Известны нам его «официальные» произведения. Они писались в торжественном стиле, как и все, что тогда писалось, но язык его естественнее и проще, чем у некоторых поэтов его времени. Чтобы оценить дарование Кулибина в этой области, надо помнить, что это была эпоха официальной одописи. Из его писем видно, что это человек с ясной мыслью, с целеустремленной деловитостью. Слог — это зеркало умственной дисциплины — у Кулибина точен, конкретен, простонароден, лишен всякой манерности фразы. Иногда проскальзывают черты сдержанного юмора, очень добродушного. Все это особенно выигрывает на фоне дворянского полуобразования Митрофанушек и поверхностно воспринятого французского просвещения, которым заражен был «высший свет» того века.
Писал Кулибин неграмотно: не в смысле слога, а в смысле орфографии, не умел употреблять буквы «ъ» и расставлять знаки препинания. Он досадовал на этот пробел, и когда отправлял бумаги начальству, то просил людей сведущих исправлять ему ошибки. «Получа письма на имя графа, — пишет он сыну, — поставь в нем правильные запятые».
