Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
Сравнительно долго Рихтер терпел (и жадно сосал) «друзей-рабов», не вылезающих из омерзительного холуйства. Рабы льстили Рихтеру, льстили грязно, вульгарно, грубо. Его ловили, отзывали, валялись перед ним на полу, просили его поплевать им в лицо, нашептывали ему такое, отчего нормального человека бы стошнило, но на Рихтера действовало безотказно. Что-то в нем было от «товарища Сталина». Слава обожал подойти на цыпочках к «глазку» в двери, чтобы потихоньку полюбоваться на униженного «друга», насладиться его угнетенным состоянием, его жалобными гримасами.
Иногда Рихтера мучила совесть. Например, в случае с художником Владимиром Морозом. Этот умный, талантливый человек прекрасно понимал, как следовало развлекать Рихтера. В этом деле он достиг мастерства – его выдумки, проекты, балы-маскарады, затейливые игры приводили Славу в экстаз. Мороз как «друг» имел, однако, один важный недостаток – он не умел и не хотел холуйствовать. Ни перед Славой, ни перед Ниной. Послал однажды при Рихтере «на хер тупую стерву». Та немедленно воспользовалась ситуацией и поставила Рихтера перед выбором – «или я, или он».
– Конечно, Вы, Ниночка.
Мороз был изгнан. Кончил он плохо – загремел в тюрьму на много лет. Даже в центральных газетах упоминали об «отщепенце, разложенце и валютчике Морозе, который втерся в доверие и пользовался покровительством известного советского музыканта». Надо ли упоминать, что Слава и Нина не пошевелили и пальцем, чтобы помочь Морозу…
Все годы нашей дружбы в компании холуев, окружавших Рихтера, царил хаос и непонимание. Кто-то демонстративно обливался слезами ревности, кто-то подличал и изрыгал яд. А Фира наслаждался всем этим. Однажды, он рассказал мне: «Андрей, сегодня у меня был Капелька, он плакал и шептал… Значит, все… Все… Теперь только Гаврилов, а я? Все кончено, да? Так?»
Рихтер проговорил все это и замечательно похоже изобразил несчастного. А затем, превратясь обратно в Фиру, зло засмеялся… Жена Капельки, виолончелистка Гея, всю жизнь положившая на то, чтобы Капельку не выпихнули из «друзей Славы», была вне себя от злости. Добрые люди передавали мне ее слова утешения безутешному мужу: «Не печалься, Капелька, мой сладкий, я просто убью этого гада, эту русскую свинью, и ты будешь единственным у Славы…»
Бедный Капелька плохо кончил. Умер, кажется, от рака костей, и превратился из цветущего еврейского красавца-скрипача в горбатого карлика. А Гея поклялась гнобить меня, пока не сдохну. У нее нашлось много добровольных помощников. Они лгали, клеветали, не гнушаясь ничем. И наш советский сверхчеловек Рихтер не выдержал этого напора. Да и милая его домоправительница Нина опять поставила свой сакраментальный вопрос – «он или я».
Я никогда не скрывал иронии и в лицо высмеивал некоторые черты в характере Славы. Звал его иногда за глаза «лысым». В компании моих юных друзей пародировал его игру. Меня просили: «Сыграй в стиле Рихтера!» Я выбирал какую-нибудь нежную сонату Скарлатти и, сидя по Фириному, ноги в рояль, тело высоко, туша над клавой – начинал толкать ноты как тяжелые ядра. Друзья хохотали. А потом – кто быстрее – бежали на Бронную, докладывать о моих игрищах. В конце концов мои бесконечные насмешки, пародии и язвительные рассказы переполнили чашу его терпения.
Смеешься, мальчишка? Переиграл в Архангельском и хвастаешь? Я хотел тебе весь мир подарить, а ты надо мной насмеялся…
Весной 1982 года Рихтер встретил случайно мою маму, шедшую с рынка, обругал ей меня, истерично плюясь и кудахча. Мама уронила от страха сумку с фруктами в московскую грязь. Она впервые увидела своего кумира без маски.
А за пару месяцев до этого… В назначенное время я поднялся на лифте и позвонил Славе нашим условным звонком. Услышал шорохи и подозрительную возню за дверью. Затем – тишина. Рихтер заперся в сортире.
Протеже Рихтера
В российской прессе бытует мнение, что я сделал мировую карьеру как «протеже Святослава Рихтера». Это один из защитных мифов прорихтеровской клики. На деле все было не так. Победа на конкурсе Чайковского открыла для меня двери лучших концертных залов Запада. Свою карьеру я делал сам, добивался успеха долгим мучительным трудом. Началась эта карьера в 1974 году в Зальцбурге – после моего выступления мировая музыкальная пресса буквально взорвалась хвалебными статьями. Лишь в 1979 году мы в первый раз показались вдвоем с Рихтером на Западе. Это произошло в маленькой аудитории в Туре, в крошечном замке. Я к тому времени уже дал сотни концертов, дважды прокатил с триумфами по всему земному шару. Шел уже ПЯТЫЙ год моей международной карьеры. Внимания широкой музыкальной общественности это наше первое совместное выступление практически не привлекло. Только после того, как звукозаписывающая компания EMI сделала «живую» запись нашего совместного выступления, а западногерманский режиссер Йоханнес Шааф снял тогда же документальный фильм по заказу второго канала телевидения ФРГ, музыкальная общественность, наконец, узнала о нашем сотрудничестве. Случилось это годом позже нашего скромного выступления – в конце 1980 года. Я в это время уже был мировой звездой, хотя и сидел в советской западне.
Мой статус «рихтеровского протеже» был выдумкой, распространяемой вначале исключительно в СССР, а к концу моего невыездного периода, экспортированной и в Европу. Этому способствовали заказные публикации в музыкальной западной прессе. Чувствовалась опытная рука режиссера, которая выполняла специальный заказ. Кто-то подпитывает этот миф и сегодня. Никаким моим «протежированием» Рихтер никогда не занимался. Никогда не замолвил за меня словечка. А вот внушить своим поклонникам, ученикам консерваторий и советским и западным музыкальным начальникам мысль о моем «ученичестве» – это он мог.
Рихтер, испугавшийся за себя, за свое положение и карьеру, был опасен. Нередко орудовал за спиной. Бил и открыто – в лоб. Действовал быстро и жестко. Бороться с его интригами было гораздо сложнее, чем на наших музыкальных сражениях. Сострадания он не знал. Надо было закрыть тему конкуренции Рихтера и Гаврилова, а для этого бессовестно оболгать и опорочить карьеру друга в глазах мирового музыкального сообщества – пожалуйста. Это было сделано «по формальным и неформальным каналам» Рихтером, Дорлиак и их сворой. Сам Слава, в личном разговоре, глаза в глаза, признал свое музыкальное поражение. Дважды. Простонал мне о свой смертельной ране, о своей боли, которую я причинил ему одним своим появлением в музыкальном мире. Но все остальные, весь мир правду знать были не должны. Для всех остальных – «Гаврилов протеже Рихтера».
Энигма
