Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография
— Пошли, Рене. — Алекса заела совесть — или же испугался, что вечерняя школа и вправду накроется. — Плачу за обоих…
В выставочном зале они увидели немногим больше, чем Бернар в открытые двери: тут он оказался прав, но Рене глядела не на экспонаты, а на сторожей, число которых внутри удвоилось, по сравнению с улицей. Надсмотрщики рыскали взглядами по сторонам, выискивая тех, кто мог бы польститься на лежащие вокруг бананы и финики, но еще больше — на возможных заговорщиков: при том подъеме борьбы с антиколониализмом, который переживала Франция, провокация против выставки напрашивалась сама собою. Рене и Алекс не обратили на себя их внимание. Это были обычные посетители — из тех, что составляют главную публику на таких выставках: бедные, но любопытствующие молодые люди из интеллигентов первого поколения, всюду где можно ищущие знаний и своего к ним применения.
— Не знаю, что тут можно сделать, — негромко сказала Рене, подойдя к Алексу, который разглядывал африканскую богиню из красного дерева, словно не видя полуобнаженной негритянки, застывшей рядом — тоже как изваяние, но проявляющее к нему живое внимание. — И где тут свет выключить?.. — Вверху сияла огромная хрустальная люстра, глядевшая солнцем на разложенное внизу великолепие. — Даже если найдем рубильник, что толку?
Они вернулись на улицу. Бернар спросил, что они увидели: был уверен, что прозевал все на свете: скупость завистлива.
— Ничего хорошего, Бернар, — сказала Рене. — Колониальный режим охраняется бандой переодетых приспешников. Ни снаружи, ни изнутри не подступишься.
— Снаружи и изнутри нельзя, а сверху можно. Никогда не бывает так, чтоб со всех сторон закрылись. Где-нибудь да забудут. — Это подоспел Люк: вынырнул, никем не замеченный, из-за спины Бернара.
— Как это — сверху? — хором спросили они его.
— Тише вы!.. — и перешел на шепот: — Да очень просто. С потолка. Я же тебе говорю: мы здесь кино смотрели. Думаешь, билеты брали?.. По крышам ничего не стоит с одной на другую перескочить и на чердак залезть. Там над потолком щель — из нее фильмы и смотрят. Кто платить жмется.
— Не жмется, а не может, — поправил Бернар, будто Люк его имел в виду.
— Какая разница? Ты в любом случае не полезешь.
— Почему? Может, и полезу? — не подумавши, возразил тот.
— А правда? — попросила Рене. — Может, попробуем?
— Я один не справлюсь. Там самое меньшее двоих нужно. Не их же брать. — Люк кивнул на Алекса с Бернаром. — Надо с крыши на крыши перешагивать или доски стлать. Они раньше лежали там вдоль бортика: когда кино смотрели. Кто-то подстраховать должен. Жиля звать надо…
Жиль был парень из Курнева: это был небольшой городок возле Сен-Дени и Стена — сейчас пригород Парижа. Жиль был на конгрессе в группе прикрытия, удачно избежал ареста и на следующий день пришел к Рене засвидетельствовать свое почтение: он видел, как она выводила из зала раненого Мишеля. Он не знал, какими словами выразить свои чувства, но лицо его от этого смотрелось еще выразительнее.
— Лихо ты его. Я б в жизни не догадался. Ты что, медсестрой работаешь?
— Почему ты так решил?
— Да грамотно обвязала очень.
— Когда надо, и операцию сделаешь. — Рене позволяла себе иной раз нескромные обобщения.
— Это точно, — согласился он и огляделся. — А что вы тут вообще делаете?
— Философией занимаемся… — И поскольку он был готов к чему угодно, но не к этому, пояснила: — На экзаменах требуют.
— Понятно, — теперь сообразил и он. — Если нужно, и в нужник полезешь — сама только что сказала.
— Не хочешь к нам?
— Я? Нет. Мне поступать некуда. Я уже поступивши. В ученики слесаря. Если нужен буду, позовете, — и ушел, еще раз взглянув на нее с уважением.
Теперь настал его час. Люк сходил за ним в Курнев. Алекс и Бернар присоединились к группе скорее в качестве наблюдателей, чем деятельных участников. Компания пришла сюда в тот же день поздно вечером. Сгустившиеся сумерки объединили дома в одну черную массу. Огни перед выставкой горели по-прежнему, и афиши приглашали войти внутрь, но двери были заперты, и перед ними расхаживал полицейский. Они беспечно прошли мимо него, как делают это идущие к Монмартру молодые люди, но в ближней подворотне Люк шмыгнул в соседний двор: место было ему хорошо знакомо. Он вслепую, безошибочно двигался в темноте и вывел их к зданию, соседнему с выставкой. Дом этот не был заселен и ждал ремонта.
— Никак починить не могут, — проворчал Люк: во Франции тоже любят ругать муниципальных чиновников. Алекс, который везде сохранял независимость суждений, подошел к входной двери, толкнулся в нее. — Заколочена, — сказал ему Люк. — Никогда не суйся в парадную дверь — она не для этого, — и неслышной тенью скользнул в проход между домами, куда выходило окно, зарешеченное железными прутьями. Жиль молча шел за ним послушной тенью.
— Решетка же? — Алекс не любил, когда ему противоречили.
— Для кого решетка, для кого нет. — Люк снял с окна железный остов. — Все подпилено. Как, ты думаешь, мы кино смотрели? Ты кино любишь?
— Люблю! — с вызовом отвечал Алекс.
— Плохо любишь, значит. Мы балдели, как от травки. Курил травку?
— Нет.
— Что ж ты делал тогда? Философией занимался?.. — Потом глянул с сомнением на Рене. — Не знаю, сможешь ты перейти или нет. Там с крыши на крышу перепрыгивать надо.
— Пошли, — поторопил его Жиль. — Остальным там тем более делать нечего…
Они с Люком полезли наверх: чердачное окно с давних времен оставалось незаперто — и вылезли на крышу. Вдоль края ее, с тех же древних пор, лежали доски — они кинули их на соседнюю крышу и перебрались на дом с выставкой. Рене все-таки упросила взять ее с собою — они помогли ей, для чего Жиль вернулся назад, подстраховал ее, а Люк принял на другой крыше. Алекс и Бернар не стали рисковать, остались: Бернар, страдавший головокружениями, прижался к чердачному окну, боясь, что соскользнет вниз, а Алекс, напротив, отважился стать возле самой кромки: благо было темно и не видно было, откуда и куда падать.
Чудный вид раскрылся перед ними — он один оправдывал их усилия. Сбоку светился Монмартр с его пузатым, надутым храмом и круговой эспланадой, уже тогда ярко освещаемой для привлечения туристов. За ними целый квартал, дом за домом, уступами спускался к Сене, за которой мерцал огнями правый берег: для них едва ли не чужой город, потому что они обходились одной левой его частью. Люк уделил этой много раз виденной им панораме полмгновения: ровно столько, сколько она, по его мнению, заслуживала, — затем вернулся к делу: пригнулся и, похожий на ящерицу, быстрыми скользящими движениями полез вверх к чердачному окну, которое, если не знать, где оно, сыскать было невозможно: оно скрывалось в изломах крыши и чердачных сооружений. Они с Жилем влезли внутрь. Там было еще темнее, но Люк и здесь двигался свободно, как у себя дома.
