Элизабет Хереш - Александра
С японским послом Мотоно, с которым Пуанкаре уже знаком, через несколько дней будет окончательно решен вопрос о вступлении Японии в Тройственную Антанту Франции, России и Англии.
Английскому послу, сэру Джорджу Бьюкенену, французский президент недвусмысленно дает понять, как важно было бы теперь превратить Тройственную Антанту в Тройственный союз, и заверяет его в том, что царь готов учесть интересы Англии в Персии.
После обмена дежурными приветственными фразами с послами Италии и Испании подходит очередь посла Австро-Венгрии, венгерского графа Сапари. Его неожиданное возвращение в столицу дало повод для слухов об обострении австро-сербского инцидента. После вступительных соболезнований по случаю кончины эрцгерцога Франца Фердинанда Пуанкаре сразу же ставит Сапари вопрос:
— У Вас есть новости из Сербии?
— Идет судебное расследование, — сухо отвечает Сапари.
После краткого приветствия дипломатов небольших государств, собравшихся в соседнем зале, Пуанкаре задерживается с сербским посланником Спалайковицем. Для единственного из них у президента находится несколько дружеских слов.
Во время этого официального визита в промышленных районах Петербурга проходят антиправительственные манифестации. Членам французской делегации, обеспокоенным явными проявлениями внутренней нестабильности российского союзника перед лицом международной напряженности, объясняют, что среди зачинщиков общеизвестные агенты германской шпионской организации.
Торжественный военный парад на плацу в Красном Селе вновь успокаивает французских гостей. Впечатление на них производит также смотр войск, во время которого мимо праздничного павильона проходят строем различные полки. На одном из подобных нескончаемых парадов гвардейских полков персидский шах однажды недоверчиво попросил, чтобы его отвели к исходному пункту выхода войск, так как хотел лично удостовериться, что перед ним не проходили все время одни и те же воинские соединения.
23 июля — прощальный обед на борту броненосца «Франция», на котором французский президент приплыл в Петербург. Несмотря на видимую усталость и ухудшение здоровья, Александра появляется вместе с царем. Присутствуют также ее старшие дочери и другие великие княгини и князья.
Как ни роскошно украшен величественный корабль, его военный характер сразу же бросается в глаза: над головами гостей нависают стволы четырех огромных 304-мм пушек. В конце приема Пуанкаре просит царя еще раз переговорить с ним наедине на капитанском мостике. В это время царица беседует с французским послом, которого попросила занять место слева от нее.
«Она совершенно обессилела от усталости, — рассказывает он, — и с вымученной улыбкой и почти глухим голосом произнесла: «Я очень рада, что пришла сюда сегодня… Боюсь, надвигается гроза… Но президент уплывет при еще хорошей погоде… Корабль украшен превосходно…»
Царь возвращается и сообщает послу о своем разговоре с президентом: «…он опасается австро-венгерских козней против Сербии, на которые нам придется отвечать объединенными усилиями нашей дипломатии. В переговорах и необходимых уступках мы должны показать как свою твердость, так и единство, и чем сложнее будет складываться ситуация, тем более…»
Вскоре после этого «Франция» в лунном свете уходит из Петербурга в Стокгольм.
На следующее утро приходит роковое известие: ультиматум Австро-Венгрии Сербии. Как явствует из германской дипломатической переписки, этот акт был специально задержан до отбытия Пуанкаре из Петербурга, чтобы предотвратить сговор между Россией и Францией. Условия Вены вызывают в России большие волнения. В прессе Сербию представляют жертвой австрийской экспансионистской политики.
Поддержка австрийской позиции германским правительством воспринимается с возмущением, так как «поведение Австрии задевает славянское национальное чувство» и ее поддержка рассматривается как несправедливость. «Если австрийский император еще носит корону на голове, то за это он должен быть благодарен нам, — слышится в Петербурге. — В 1849, 1854, 1878 гг. мы были на его стороне, в 1908 г. мы предоставили ему свободу действий…» — «Россия не потерпит уничтожения небольшого славянского народа и гегемонию Австро-Венгрии на Балканах», — единодушно звучат голоса в прессе.
На следующий день царь созывает Государственный совет. В коммюнике сообщается, что «императорское правительство не может оставаться равнодушным к развитию австро-сербского конфликта…»
26 июля (по западному календарю) русский министр иностранных дел принимает посла Австро-Венгрии.
Сазонов снова перечитывает ультиматум, предложение за предложением. «Намерение, положенное в основу этого документа, справедливо, но его форму нельзя оправдать, — заявляет русский венскому дипломату. — Измените формулировку, и я ручаюсь за успех…» Наконец, по поручению царя Сазонов устанавливает прямую связь между Петербургом и Веной. Он надеется, что войны еще можно избежать. Французский посол лишает его последних иллюзий: «Если бы мы имели дело только с Веной — возможно. Но за ней стоит Германия, которая пообещала своей союзнице большой успех национального самосознания. Я убежден, что мы не будем стоять до конца, и Тройственный союз уступит — как прежде. Войны нам не избежать…»
Царь велит Сазонову телеграфировать в Вену и добиваться продления ультиматума Белграду. Просьба отклонена. Наконец царь обращается к кайзеру Вильгельму, своему немецкому двоюродному брату и кузену Александры, и просит о посредничестве с Веной, ведь Австрия его союзница. После обмена несколькими дружественными нотами царь, — как станет известно позднее, — собственноручно пишет телеграмму германскому кайзеру, в которой просит того «передать австрийско-сербский спор на мирное урегулирование в Третейский суд в Гааге», основанный царем в 1898 году. Вильгельм не отвечает. (Предложение царя он прокомментировал типичным для него замечанием на полях: «Третейский суд! Какая чушь! Не может быть и речи!»)
В эти драматические дни Александра пишет 14/27 июля 1914 г. своей свекрови Марии Федоровне, в тот момент пребывающей на своей родине в Дании:
«Какие ужасные дни мы переживаем! Страшно себе представить, что стоим у пропасти европейской войны.
Но я верю в Божью милость. Он защитил нас в прошедшие годы, когда война казалась так же неизбежной и Ники оставался мужественным и стойким. Сейчас все намного сложнее, все надежды теперь направлены на то, что он сохранит спокойствие и проявит терпимость. Но это так тяжело… Ежеминутно приходят телеграммы, звонки, и никто не знает, что будет дальше. Можно только молиться и просить о том, чтобы это несчастье было отвращено. Слава Богу, на нашей стороне Англия и Франция, и, кажется, уже мобилизовались даже Бельгия и Дания. Все же я возлагаю всю свою надежду на Бога. Он должен нам помочь и поможет. Вынесет ли тот [Вильгельм] весь вопрос на Гаагскую конференцию? Прости за короткое письмо, но я не в состоянии писать. Я должна собрать все свои силы, чтобы помочь нашему любимому [Николаю]…»
