Элизабет Хереш - Александра
«Это ультиматум или выражение личного мнения?» — задиристо отвечает Вильгельм и заявляет, не дожидаясь ответа царя, русскому подателю ноты:
«Я должен Вам сказать, что вижу грозный конфликт между двумя расами — романско-славянской и германской — должен Вас предупредить. Вы можете предположить, что немецкая нация первая начнет враждебные действия. Если война неизбежна, я считаю несущественным, кто начнет. Меня беспокоят события, и я говорю Вам, что война может быть неизбежной, поверьте, я не преувеличиваю…»
«Хотим мы войны или нет? — звучит громовая реплика премьер-министра на спешно созванном кризисном заседании. — В настоящий момент она была бы величайшей катастрофой для России», — констатирует он. Русская армия не займет, что ожидалось в ответ на военную миссию Вильгельма, стратегические пункты перед Трапезундом, и вместо этого правительство выносит решение «ожидать дальнейшего хода событий в Европе», как гласит резолюция заседания.
Весной 1914 г. неуверенность царя относительно внешнеполитического положения полностью исчезает. Когда статс-секретарь Дурново представляет царю документ, доказывающий тайные военные приготовления Германии, Николай не верит ему и отклоняет предостережения Дурново как игру воображения.
В начале лета царская семья отправляется на яхте «Штандарт» из Ялты в Констанцу, в Румынию. Повод: готовится помолвка старшей дочери Ольги с румынским принцем Каролем. Этот союз рекомендует царю министр иностранных дел как политически выгодный. Как следует из воспоминаний домашнего учителя при царском дворе Жильяра, Ольгу о цели путешествия в известность не ставят — она может только догадываться. Официально все представляется, как визит вежливости; тем самым царь хочет привлечь на свою сторону дружественного Пруссии короля. Ольга, которой кронпринц мало симпатичен, вежливо беседует с ним в празднично украшенном дощатом павильоне, развлекая своих сестер, чтобы затем умолять царя не принуждать ее к этому браку. «Ты мне обещал, что не будешь меня вынуждать выходить замуж за того, кого я не люблю; кроме того, я не хочу покидать Россию…» — Николай демонстрирует понимание, и до официального брачного договора дело не доходит.
Показательно, что Ольга обращается к своему отцу. К нему она, считающаяся самой умной из девочек и наиболее близкой царю, также питает больше доверия, чем к матери. Все мысли Александры сосредоточены на Алексее, в создании политического наследства которого она пытается принять активное участие.
28 июня убийство в Сараево резко выводит мировую общественность из состояния летней умиротворенности. Но ненадолго. После осуждения, а также выражения соболезнований императору Францу Иосифу по поводу убийства его наследника, волна негодования улеглась. Пресса не подозревает ничего дурного: «Нет причин для беспокойства», — комментирует, например, парижская «Фигаро». Бомбометание в это время не в диковинку. И германский кайзер, и русский царь выходят на своих яхтах в летние путешествия.
Между тем министры и генералы ломают себе головы, пытаясь предсказать реакцию австрийского правительства и ее последствия. Русский министр иностранных дел Сазонов, который и заграницей считается осторожным и рассудительным, встревожен. К его опасениям присоединяется французский посол в Петербурге, представитель союзнической Франции, полагающий, что дело дойдет до войны с Австро-Венгрией и Германией.
Поставленный перед лицом подобной возможности, царь, после небольшой паузы, замечает: «Я не могу себе представить, что кайзер Вильгельм хочет войны. Если бы Вы его знали так, как знаю его я! Если бы Вы знали, насколько театральны его жесты!»
В июле в Петербург прибывает французский президент Пуанкаре. Торжества напоминают демонстрацию блеска и силы, исходящих от царского двора и российской армии. На пороге грядущих событий этот визит станет в то же время символом рокового для России союза; но он также показателен для атмосферы, в которой давали о себе знать будущие события.
На робко высказанные Пуанкаре опасения о возможности войны царь возражает:
«Германский кайзер слишком осторожен, чтобы бросать свою страну в авантюру, а что касается императора Франца Иосифа — тот хочет только умереть спокойно…»
Французский посол в Петербурге Палеолог вспоминает о тех днях и одном из редких — и последнем — случае, когда он видел царицу за праздничным столом:
«В половине девятого праздничный стол в зале императрицы Елизаветы. По блеску мундиров, пышности туалетов, богатству ливрей, красоте украшений, по всей обстановке роскоши, власти и великолепия, с которым не мог бы соперничать ни один двор мира, зрелище непревзойденное.
Во время обеда я наблюдал за императрицей Александрой Федоровной, напротив которой сидел. Хотя празднества давно вызывают у нее отвращение, ей захотелось оказать величайшую честь президенту дружественной республики своим присутствием. Она выглядит еще довольно хорошо; на голове у нее сверкают бриллиантовые украшения, ее грудь в обрамлении белого парчового платья сияет белизной. Двадцать четыре года не смогли повредить ее фигуре и внешности. Сразу же после первого блюда она старается завести беседу с Пуанкаре, сидящим справа от нее. Но вскоре ее улыбка искривляется; на щеках появляются пятна. В такт тяжелому дыханию поблескивает бриллиантовое ожерелье, украшающее ее грудь. До самого конца обеда, который длится очень долго, бедная женщина явно борется с нервозностью. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император поднимается, чтобы провозгласить тост…»
Политические беседы относительно «австро-сербского спорного вопроса» Палеолог резюмирует так:
«Они рассмотрели вопрос, из-за заносчивой позиции Австрии становящийся с каждым днем все тревожнее. Пуанкаре сделал особый акцент на том, что единственное средство сохранения всеобщего мира заключается во взаимном обмене мнениями между всеми великими державами, благодаря чему можно было бы избежать конфронтации отдельных государств между собой. Этот способ уже сослужил блестящую службу в 1913 г. Если бы мы вновь к нему обратились…»
Для атмосферы недоверия, царившей в то время в международной дипломатии, показательны короткие диалоги во время дипломатических раутов в Зимнем дворце.
Традиционно послов представляют президенту по отдельности. Первым появляется самый старший по рангу дуайен, германский посол граф фон Пурталес. Президент вежливо беседует с ним о французском происхождении его имени — и ни слова о политике.
С японским послом Мотоно, с которым Пуанкаре уже знаком, через несколько дней будет окончательно решен вопрос о вступлении Японии в Тройственную Антанту Франции, России и Англии.
