Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Пленяюсь двориком Замоскворечья,
Где из-под камня только ключ не бьет,
Где вытолкнутый ледоходной речкой
Лежит недвижно камень у ворот.

От заливных лугов осталась только слава!
Но нищенская радость — вспоминать
Становится почти что величавой,
Перешагнув через отца и мать.

Как будто помнишь умыванье утром,
Зеленой тьмы свежительный рассол,
Не вырубленную лесную мудрость,
Густыми травами захлестнутый подол.

Та свежесть в жизнь вросла.
Тот стук в двери остался.
Зарытый клад не отдали поля.
Не выцвела малиновая ал ость
Зорь деревянного Кремля!

Слежу во всем:
Слежу в платках узорных,
В быту боярском,
В росписи цветной
Ту кряжистую непокорность,
Что отстоялось
                            каменной Москвой!

Красавица, нищий, старуха, бродяга,
Пожары, народный разгул, покаяние —
Все оборачивает отвагу
Вспять к временам деревянным.

В обеденный час собачье разъяряя,
Почти наезжая на ласковый садик,
Топтался, поводья в кулак зажимая,
По улице грязной Грозного всадник!

Блаженный бежит босиком до сегодня,
Колеса повозки поспешной хватая.
Шла в жаркую баню дебелая сводня,
К широкой груди узелок прижимая.

Мальчишка под лестницей голубя мучил.
Беседовал старенький странник о чуде.
Сгущались на небе громовые тучи.
Плыл гусь по пирам на серебряном блюде.

Ткачи, кузнецы, провожая закаты,
Отсвечивали волосатою грудью.
Хватали за спящее сердце набаты,
Плывя, расплываясь в полночном
                                                              безлюдье.

Покорность и ужас, как перед лесом,
Стояла в зрачках расширенных супруги,
Когда воротившегося из поездки
Она принимала могучего друга.

Леса, где хозяином филин узкоглазый.
Узорная сетка извилистых рек.
В кустарнике путаясь непролазном,
Бежал, задыхаясь, степной человек.
Так замысла цепкий удачливый корень
Встретил сочувственно лиственный звон.
Серые срубы осели вскоре
Русых, суровых, плотных племен.
Кругом — непочатая неизвестность!
Запах медвежий, шелест плывет.
Поехало речками с грузным плеском
Славянское дерево, мех и мед.
О, сколько здесь черпается утра
В преддверии истории, на заре!
О, дикие взлеты нетронутых уток.
Травы, не знающие о косаре!
Не город еще, а звериная тропка,
Кустарник, овраг, омут мутной воды!
Не город, а замысел, а сноровка,
Завязка малоизвестной Москвы!
Еще далеко до эпохи пречудной,
Когда заглядится Москва в зеркала.
Убогие вещи, немногие люди,
Простой разговор, да лихие дела!

Как старшая,
                       высоко, издалека,
Моя не бывшая, не будущая дочь,
По-ангельски привольно волоока,
Ты с сожалением в униженную ночь
Моей души глядишь. Взглянув,
                                                        стремишься мимо,
Как лодка по морю, раздумчиво-легка.
Так для того ли я копила столько мира,
Чтоб рода цепь забросить в облака?
Так для того ли я отстаивала нежность,
Как белоцветный герб отличья своего,
Чтоб с горькой ясностью познать всю
                                                                    безнадежность,
Чтоб уронить пред дочкой
                                              старшинство!

Все живое — безумно
Или пугливо и жалобно.
Смотрят взглядом одним —
Море, собака, яблоня.
Все мы — потомки мавров,
Скрытых вулканов, трав.
Огневеет в беге дыханье,
Раздувается ветром рукав.
Отражение каменной кручи
В очертаниях крупных бродяг.
Подгорелой подошвой топчем
Поля, тротуары, чердак.
Детский насторожен ужас
В стекле распахнутых глаз.
Играет подземная музыка
В рукопожатьях для нас!
Мокрым трепещет блеском
Глубоководная любовь.
Похаживают смерти,
Кончают пропастью кровь…
Юноша свет оставляет,
Где был так непрочно счастлив,
Нежное любопытство
Черным огнем опалив!

Зима и город запирают землю.
Зеленой силы выключен приток.
Далеко где-то, у корней сосновых,
Болтается пресвежий голосок
Природной прелести. А у тебя
Два утра за месяца. Небес на пятачок.
Ложится снег ребенком вечно мертвым,
И тусклость оседает на плечо.
Как будто длится черный ход квартиры,
На месяца, на версты, во сто крат.
До глубины не чувствуются вещи
Сквозь блеклый электрический заряд.
Несчастнеют тела, плутают души,
Повсюду родится ползучий страх.
Мы растеряли вольные движенья,
А главное — тот гибкий запах…
Тогда ищу не звезд я путеводных —
В безводных недрах дорог путь камней.
Порфир, базальт — тяжелые породы —
Сочувствием содружественны мне!
Такое же пятнистое вкрапленье
В зажиме жизни — сердца минерал,
Там, где пришлось, под гнетом наслоений,
И из чего ты сам не выбирал…

Как белочка по сереньким утрам
Сверкаешь быстрым прыганьем на стульях!
Блеск влажный придаешь вещам,
Которые замерзли и уснули!

Я в старом женском колдовстве
Все недочеты зная, всю усталость,
За брошенную по глазастой синеве
Хорошенькую губок алость

Боюсь. Я сроки задержать хочу,
Муть низменную отмахнув широко,
И спинку обогреть дать лишний раз лучу —
Тебе,
             так целостно не знающей упрека!