Иван Кулаев - Под счастливой звездой
Мне в конце концов такая длительная охота становилась в тягость, начинало тянуть домой, и я вечерами не забывал делать напоминания Иваницкому: довольно, пора ехать домой!
Он, бывало, скажет:
— Вот видели еще лисиц татары, нужно сделать загон на них…
Смотришь, потом татары донесут Иваницкому, что в таком-то месте они обнаружили волчий выводок. Значит, надо сделать загон и на волков.
И так приходилось скрепя сердце проводить на охоте, при зимних морозах и ветрах, еще два-три лишних дня.
Недели через две наконец возвращались мы в Чебаки с возами настрелянной дичи, и вот тут-то дочки Иваницкого набрасывались на нас, опережая одна другую, с бесконечными вопросами: как и где застигли этого зверя? при каких условиях он был убит во время загона? кто, счастливец, застрелил его? сколько дичи убил каждый из охотников?
На последний вопрос я всегда отвечал неохотно, так как на мою долю счастье убить много дичи выпадало редко. О причинах этого, как охотник, я уж лучше умолчу.
Вспоминаю, в мое старое время до невероятия много водилось дичи в сибирских таежных углах: был тут мелкий зверь и крупный и разная лесная птица, а в таежных озерах — гуси, утки; было за чем поохотиться там истовому охотнику.
МЕДВЕЖЬИ ОХОТЫОхота на медведя, пожалуй, безопаснее, чем охота на рябчика. Охотятся на него зимою, когда зверь сидит в берлоге, или летом, с лабаза.
Положим, где-нибудь на прииске издохнет животное: лошадь или корова. На больших приисках это бывало почти ежедневно. Павшее животное обычно вывозили в лес, примерно за версту от прииска, и бросали его здесь в таком месте, где было удобно устроить на деревьях особого рода «полати» — лабаз. Эти полати устраивались на высоте 2–3 сажен от земли и прикрывались кругом хвойными ветками, так что охотников, взбиравшихся на них, не было видно. В сумерки забирались на такой лабаз двое-трое охотников и, сидя тихо, не разговаривая и не куря, начинали выжидать появления зверя, который должен был подойти к падали.
Летом падаль быстро разлагалась и издавала сильное зловоние; чутье же у медведя такое, что он хоть за десять верст услышит этот запах и придет полакомиться если не в первую ночь, так в следующую, примерно в самую полночь. От охотников, сидевших на лабазе, невдалеке от приманки, требовалось соблюдение полнейшей тишины, чтобы не испугать зверя.
Интересно, как осторожно медведь подходит к падали. Не доходя полверсты до мертвого животного, он начинает красться и все прислушивается, хорошо понимая, что, возможно, и стерегут его где-нибудь люди. Подкрадывается медведь к падали так тихо и осторожно, что не треснет в густом лесу ни один сучок: кажется, даже заяц не смог бы тише прокрасться по лесу. Как это он ухитряется так проделывать, трудно даже понять.
Будучи еще сравнительно далеко от цели, зверь начинал останавливаться и подниматься на задние лапы и, стоя, осматриваться и прислушиваться: нет ли чего подозрительного. Стоял он так, совершенно недвижимо, минут пять и более, затем опускался, продвигался сажен на 20 и опять делал такую же стойку. Так он проделывал несколько раз, пока не подходил вплотную к падали. Обычно тогда уже охотники из лабаза, разглядев зверя, делали по нему сразу несколько ружейных выстрелов. Разумеется, медведя удавалось, большей частью, убить: если же охотники из-за сильной темноты или по каким-нибудь другим причинам промахивались по зверю, то зачастую последний, напуганный неожиданными выстрелами, заболевал известной болезнью и бежал, чтобы где-нибудь поблизости издохнуть.
Где же тут опасность при такой охоте на медведя?
Вот если, скажем, вы охотитесь в тайге на рябчиков, имея лишь дробовые патроны, то здесь может сложиться опасное для вас положение, когда вы встретитесь с медведем с глазу на глаз. Вообще же медведь старается уйти от человека, которого он обычно начинает чуять еще издали.
Мои многолетние наблюдения позволяют мне сделать заключение о том, что из всех зверей сибирской тайги медведь — самое умное животное. Жаль только, что он не может говорить, а то бы мог, пожалуй, поспорить, по своей понятливости, с каким-либо обитателем нашего русского глухого деревенского угла.
Пришлось мне все же один раз в своей жизни встретиться с медведем, исключительно опасным и дерзким.
Это было еще тогда, когда я работал в алтайской тайге, на приисках Асташева и Гинзбурга, находившихся на речке Солдатке, притоке реки Мрасы. Я решил поехать на один пустой, не работавший уже приисковый стан, чтобы в его окрестностях поохотиться на глухарей. Этот стан находился в 8 верстах от моих приисков. На нем жил только караульный, семейный человек, со стариками отцом и матерью, женой и ребятишками.
Я вышел на охоту, рассчитывая вернуться домой, на свои прииска, к вечеру.
Увлекшись охотой, я зашел далеко в тайгу и поздно вечером вернулся на стан. Было уже темно, ехать на свои прииска верхом одному, ночью, я побоялся и потому остался ночевать на стане. Постель мне постлали, по моей просьбе, в пустом складе, где я рассчитывал избежать неприятностей от клопов. Со мной улеглась спать в складе и моя охотничья собака — звали ее Амур. Позади склада тянулся небольшой ложок, в котором был устроен маленький дворик для скота, принадлежавшего караульному этого стана.
Только что я заснул (это было часов в десять или одиннадцать вечера), как услышал: заворчал мой Амур. Я цыкнул на собаку, она притихла, но несколько времени спустя заворчала еще сильнее. Я подумал, что к складу, где я спал, подошли, верно, собаки караульного и мой Амур ворчит на них; я рассердился на свою собаку и швырнул в нее сапогом. Она забилась под мою кровать и затихла.
Вдруг раздался ужасный, душу раздирающий рев, похожий на медвежий, который сразу поднял меня ото сна.
Что же оказалось?
Как потом все это выяснилось, медведь огромной величины подкрался тихо к скотному дворику, около которого я спал, схватил трехлетнего быка и поволок его в лес. Вот этот-то бык, находясь в объятиях медведя, и заорал диким, ужасным голосом, который я принял сначала за медвежий рев.
Я выскочил на улицу. Было темно — ничего было нельзя рассмотреть. Слышен был только какой-то шум, и доносился рев похищенного быка из молодого березника за скотным двором; по этому березнику зверь и тащил свою жертву. Поняв, в чем дело, я выстрелил в воздух несколько раз дробовыми патронами по тому направлению. Медведь не обратил никакого внимания на мою стрельбу и продолжал тащить несчастного быка в лес.
Из дома караульного выскочили женщины, отец его зажег факел, сделанный из березовой коры, и все двинулись отбивать быка у медведя; я продолжал стрелять на ходу из ружья. Но ни стрельба, ни горящие факелы не помогали: медведь не отпускал своей жертвы. Наше наступление продолжалось, может быть, шагов двести; бык продолжал дико вопить, но наши факелы уже начали тухнуть, и наконец наша экспедиция вернулась без всякого успеха.
