Алексей Карпов - Андрей Боголюбский
Почитание святого в Ростове началось сразу же после обнаружения его останков. Ростовский епископ был прославлен как первый креститель и просветитель Ростовского края, как великий чудотворец и небесный покровитель «младенствующих» жителей этой прежней окраины Руси, оказавшейся, благодаря его заступничеству, «ничим же охуженной» по сравнению с другими областями православного мира. Правда, канонизация ростовского чудотворца, то есть официальное причтение его к лику святых, состоялась лишь спустя несколько десятилетий, в 1194 году, при князе Всеволоде Юрьевиче Большое Гнездо и ростовском епископе Иоанне. Тогда и была установлена память святому 23 мая. Но очень похоже на то, что это день первого обретения его мощей в 1161 (или 1164-м) году и что дата эта праздновалась в Ростове уже при Андрее Боголюбском.
Житие епископа Леонтия сообщает некоторые, весьма скудные биографические сведения о нём. Едва ли их можно признать полностью достоверными: исследователи не без оснований пишут о явной тенденциозности Жития{157}. Однако для нас эта тенденциозность представляет особенный интерес, поскольку позволяет судить о том, какое значение придавали сам князь и его книжники прославлению ростовского святого и что именно считали главным в его духовном подвиге.
По словам авторов Жития, Леонтий был родом из Греческой земли; рождение и воспитание он получил в Константинограде (Константинополе). Помимо русского и греческого языков, Леонтий «добре умеяше» и мерянский (то есть язык мери — исконного угро-финского населения Ростовского края), а кроме того, «книгам русьским и гречьским велми хитръсловесен сказатель»; с юности оставив мир, он стал черноризцем и «за многую его добродетель епископом поставлен бысть Ростову», поскольку прежде бывшие здесь епископы, «не терпяще досаженье» местных жителей, бежали, оставив порученную им паству{158}. Удивительно, но в Житии нет и намёка на то, что Леонтий был постриженником Киевского Печерского монастыря — а значит, скорее всего русским, а не греком, — а ведь об этом прямо сообщал епископ Владимиро-Суздальский Симон, один из авторов Киево-Печерского патерика, писавший свой труд в 20-е годы XIII века{159}. Сам бывший печерским постриженником, Симон, несомненно, располагал точными сведениями относительно печерского прошлого своего предшественника на кафедре. А потому историки, как правило, отдают предпочтение его версии, подозревая авторов Жития святителя Леонтия в намеренном желании увязать начало христианской проповеди в Ростове непосредственно с Константинополем, минуя Киев. Надо сказать, что история Андрея Боголюбского знает и другие примеры подобного рода: питая открытую неприязнь к Киеву, князь делал всё для того, чтобы исключить какую-либо зависимость своего княжества от Киева, в том числе и в церковном отношении. Очевидно, он был заинтересован в том, чтобы подкрепить изначальную связь Ростовской епархии с Константинополем историческими прецедентами, и биография епископа Леонтия показалась ему подходящей для этого. Авторы Жития могли опереться и на какие-то реальные факты из жизни святого, о которых нам сейчас ровным счётом ничего не известно; они, например, могли знать о его действительном пребывании в Византии. Неизвестно, когда именно Леонтий занял ростовскую кафедру[60]. Не исключено, что это произошло в то время, когда митрополита в Киеве не было (что случалось нередко), а значит, его поставление вполне могло совершиться не в Киеве, а в Константинополе. Примеры такого рода в церковной истории домонгольской Руси хорошо известны: так, например, в начале 1070-х годов именно в Константинополе был рукоположен в епископы Переяславля-Южного печерский же постриженник Ефрем, младший современник Леонтия. Отсюда — естественно, при желании — всего один шаг до появления легенды о том, что Леонтий и сам был уроженцем Царьграда.
Совершенно иначе, чем в Патерике, рассказано в Житии и о кончине ростовского чудотворца. Известно, что Леонтий столкнулся в своей пастырской деятельности с открытым противоборством местных жителей, — этого не скрывают и авторы Жития. По их словам, язычники порывались изгнать или даже убить святого и только чудо, совершённое им, заставило их принять крещение; явив многие достойные памяти чудеса, святитель с миром отошёл к Господу. Епископ же Симон прямо говорит о мученической кончине святого: «…его же неверные, много мучив, убили…» И здесь версия владимирского епископа признаётся историками более достоверной (полагают, что Леонтий погиб во время антихристианского языческого восстания, охватившего Северо-Восточную Русь около 1074 года). Однако составителям Жития она, по всей вероятности, показалась неприемлемой, и они предпочли «подкорректировать» её.
Так Северо-Восточная Русь обрела своего, местного святого. То, что мощи епископа Леонтия стали одной из самых почитаемых святынь княжества, авторы Жития ставят в заслугу исключительно князю Андрею Юрьевичу. Примечательно, что ни в летописи, ни в Житии нет даже упоминания о каком-либо участии тогдашнего ростовского епископа в открытии мощей. Возможно, его попросту не было в то время в Суздальской земле, а если он всё-таки находился там, то либо был отстранён князем от участия в этом великом церковном торжестве, либо по какой-то причине устранился сам, либо его участие постарались затушевать. И это кажется тем более странным, что епископ, занимавший в то время ростовскую кафедру (во всяком случае, один из тогдашних епископов), носил то же имя, что его предшественник. Правда, в отличие от ростовского чудотворца, в летописи его именовали несколько по-иному, на греческий лад, — не Леонтием, а Леоном.
«Леонтианская ересь»
Какое-либо участие епископа не прослеживается не только в строительстве Ростовского храма и открытии мощей ростовских святителей, но и в строительстве других церквей, основанных Андреем Боголюбским. Вообще, если знакомиться с летописным повествованием о нём, то может создаться впечатление, будто князь пребывал в некоем безвоздушном пространстве, напрочь лишённом людей, способных хоть к какому-нибудь самостоятельному действию. Чаще всего летописи и другие сочинения того времени упоминают, с одной стороны, самого князя, а с другой — обобщённо «людей», выступающих как безликая масса его подданных.
Одиночество — беда многих великих мира сего. В истории Андрея Боголюбского одиночество проявляется с особой силой. На всём протяжении его княжения во Владимире мы так и не увидим рядом с ним по-настоящему значимой фигуры. Те, кого он приближал к себе и на кого, казалось бы, мог опереться, со временем либо бывали отвергнуты им или даже преданы жестокой расправе (как, например, пресловутый «лжеепископ» Феодор, о котором речь впереди, или один из братьев Кучковичей), либо сами предавали его (напомню, что в числе его убийц окажутся люди, приближенные им самим). Даже в собственной семье князя к концу его жизни мы не найдём действительно близких ему людей. Не говорю уже о его супруге, возможно, вовлечённой в заговор против мужа. Но и с братьями и племянниками дело обстояло отнюдь не просто. Его единоутробные братья — те, в чьей преданности он мог быть уверен (ибо родство по матери, как мы уже говорили, значило в те времена больше, чем родство только лишь по отцу), — уйдут из жизни раньше его. Как и трое из четырёх его сыновей — они тоже покинут этот мир при его жизни, и ему придётся хоронить их. Младших же, сводных своих братьев, равно как и племянников, Андрей сам оттолкнёт от себя, запретив им появляться в пределах своего княжества.
