Федор Раззаков - Красавицы советского кино
Но Варлей променяла. И уже очень скоро пожалела об этом, поскольку внезапно узнала, что ее новый возлюбленный — наркоман. По ее словам:
«По мере того как Володю засасывали наркотики, он становился все более жестким, даже жестоким. Я долго отказывалась верить в то, что Володя — наркоман. И что это очень серьезно.
Родители построили кооператив на Дмитровском шоссе и переехали, оставив мне коммуналку на Суворовском. Володя сразу переселился. Мы готовились к свадьбе. Я уезжала на съемки (в 1971 году Варлей снималась на „Ленфильме“ в „Черных сухарях“. — Ф. Р.), а к Володе тут же являлись друзья. Соседки мне потом докладывали: „Наташа, в ваше отсутствие Володя вел себя неадекватно. У него собиралась компания, там происходило что-то нехорошее“.
Я стала находить в комнате не только пустые бутылки, но и какие-то таблетки, шприцы. Спрашивала у мужа:
— Что это?
— Это не мое, Петя и Дорога забыли.
— Чтобы я их здесь больше не видела!
— Наташ, ну не могу я их бросить, они единственные друзья, которые меня никогда не предадут.
Володя говорил так убедительно, что я верила. Потому что любила. Тихонов сам не понимал, насколько это страшно. Его молодой крепкий организм пока выдерживал такое „увлечение“. А меня было легко обмануть…
Нашу свадьбу гуляли в квартире Мордюковой на Краснохолмской набережной. Собрались только близкие и друзья — Петя и Дорога в первых рядах. Вячеслав Васильевич Тихонов тоже заехал нас поздравить. В середине торжества мои цирковые приятели канатоходцы Володя и Женя Волжанские вызвали меня из-за стола на кухню и прикрыли дверь: „Наташ, куда ты смотришь? Минуту назад на балконе Володя предлагал нам дозу“.
Внутри меня все оборвалось. Утром, когда Володя, Нонна Викторовна и я сидели за завтраком, я разрыдалась и впервые сказала Мордюковой о том, что происходит с Володей. Он же успокаивал, говорил:
— Это неправда.
Я встала и пошла к двери. Помню, как кричала Нонна:
— Иди за ней! Проси прощения!
— Она меня не простит.
— Дурак, только она сможет тебя спасти!
Не знаю, что было дальше, я захлопнула дверь и уехала на Суворовский. Володя появился на следующий день, молил его простить, обещал расстаться с друзьями. Но этого, конечно, не случилось. Петя и Дорога были рядом всегда. Когда я приехала под Горький навестить мужа на съемках прославившего его фильма „Русское поле“ (он снимался летом 1971 года. — Ф. Р.), тут же увидела верных товарищей, которые жили поблизости.
— Зачем они здесь?
— Не обсирай моих друзей, — отрезал Володя.
Семейной жизни у нас с Тихоновым не получилось. Вскоре после свадьбы (осенью того же года. — Ф. Р.) его забрали в армию. Он служил в команде при Театре Советской армии. А я в это время была уже беременна.
По выходным Володя исправно отпрашивался в увольнительную. Но шел он не к беременной жене, а к Пете и Дороге — туда, где страшный порок был нормой. А еще в тот момент он познакомился с юной 16-летней девушкой Наташей Егоровой — фигуристкой из балета на льду. Наташа тоже принимала Володю в любом состоянии…»
26 января 1972 года Варлей родила мальчика, которого назвали Василием — в честь отца дедушки новорожденного, Вячеслава Тихонова. Отец новорожденного объявился в роддоме только на третий день, чтобы передать ей фрукты. Спустя несколько дней он встретил Варлей с новорожденным и отвез их домой. Однако нормальная жизнь у молодых так и не наладилась: Тихонов продолжал пропадать то у своих друзей-наркоманов, то у любовницы. В итоге Варлей собрала вещи и вместе с сыном уехала жить к родителям. Тихонов пытался ее вернуть, но все было безуспешно: жена ставила жесткое условие — порвать с друзьями-наркоманами и «завязать» с наркотиками, — но Тихонов на это был не способен. Такая ситуация только взвинчивала и без того расшатанные нервы Тихонова. В иные дни он попросту себя не контролировал. Как вспоминает Н. Варлей:
«Тот день помню отчетливо. Я ночевала на Суворовском бульваре. Звонок в дверь. Открываю — Володя вбегает в квартиру, хватает меня и тащит в спальню.
По его расширенным зрачкам поняла: он под кайфом. Володя требовал секса, повторял: „Ты моя жена!“ Я отбивалась, но ничего не могла поделать, в нем словно проснулся дикий зверь. Я испугалась, прекратила сопротивляться. Добившись своего, Тихонов оделся и молча вышел.
Тот случай не прошел для меня бесследно. Через месяц выяснилось, что я беременна. Пошла к знакомому врачу, преодолевая стыд, пряча глаза, спросила:
— Если муж наркоман и в момент зачатия принял дозу, может ли это отразиться на ребенке?
— Может, да, а может, и нет, — отвечали мне. — Это будет ясно только через тринадцать — четырнадцать лет.
Я не стала рисковать, пошла в больницу, сделала аборт. Совершила грех, за который до сих пор прошу у Бога прощения. Об этом не знал никто: ни мои родители, ни Володя. Когда он отслужил в армии, я подала на развод. Вскоре Володя женился на Наталье Егоровой…»
Но оставим на время в покое личную жизнь актрисы и вспомним про ее творчество.
Окончив «Щуку», Варлей поступила в труппу Театра имени Станиславского. Ее первой большой ролью была Роз-Мари Фей в спектакле Н. Погодина «Альберт Эйнштейн». Затем она получила еще две главные роли, однако сыграть их ей тогда не удалось по вполне прозаической причине: она забеременела и родила своего первого сына — Василия. Но уже спустя месяц актриса вернулась на театральную сцену, а также возобновила съемки в кино. Было очень тяжело, так как приходилось разрываться между домом и театром. Иной раз Варлей даже приходилось возить сына с собой на гастроли по стране. Почему его нельзя было оставить на попечение родителей? Дело в том, что родители актрисы в тот период серьезно заболели, а родители со стороны отца ребенка — В. Тихонов и Н. Мордюкова — были заняты своими проблемами (у Тихонова за год до Васи родилась дочка Аня).
По словам Н. Варлей: «Вася рос у меня очень самостоятельным, бывало, один оставался в гостиничном номере. Я знала, что Вася никогда не сделает того, чего нельзя делать. Не откроет балконную дверь, не разожжет костер в комнате».
Возвращение Варлей в театр было трудным. Вот что она сама вспоминает об этом:
«Первая роль была вводом в спектакль за две репетиции. Я немножко вышла из формы, жутко комплексовала. В зале сидели мои родители, текста было много. И в первой эмоциональной сцене я вдруг почувствовала, что меня „перемкнуло“ от волнения и я не могу вспомнить ни одного слова! Меня прошиб холодный пот. В цирке, когда душило волнение, — а я ведь безумная трусиха, боюсь высоты, — в проходах стояли мои коллеги, которые поддерживали меня внутренне, и я успокаивалась. А здесь я повернулась к кулисам и увидела глаза актеров, которые радовались моему провалу. Все они отлично знали текст. Я посмотрела в другую кулису — то же самое. Во взгляде моего партнера читалось ехидное: „Ну что, звездулька?“ Все это длилось минуту. Я посмотрела ему в глаза: „Боря, я текст забыла…“ Он подсказал одно слово, я за это слово зацепилась и от злости вспомнила все. Я поняла, что в театре никто тебя поддерживать не будет, как в цирке. Хотя и там тоже от зависти резали тросы, люди гибли… Но это редкость, по большому счету в цирке есть чувство локтя…»
