Николай Попель - Танки повернули на запад
Но интереснее всего, пожалуй, мнение немецких специалистов, которые с настороженным вниманием следили за нашей "тридцатьчетверкой". Начальник Куммерсдорфского полигона полковник Эссер в декабре 1942 года на заседании военно-технической секции союза германских инженеров утверждал:
"Из числа новых танков особенно выделяется танк Т-34, обладающий рекордной скоростью в 54 километра в час и удельной мощностью 18 лош. сил на тонну. Русские создали танки, которые в конструктивном и производственном отношении, безусловно, заслуживают внимания и в некоторых отношениях превосходят танки наших прочих противников".
А в лекции, которая читалась в марте 1942 года в бронетанковой школе в Вюнсдорфе, говорилось еще более категорично:
"Из числа танков Красной Армии наиболее грозным является Т-34. Его эффективное вооружение, талантливо использованные наклоны брони и высокая подвижность делают борьбу с ним тяжелой задачей".
И уж, конечно, самым интересным является признание генерал-полковника Гудериана, идеолога танковой войны, одного из наиболее деятельных создателей танковых войск вермахта. В своих "Воспоминаниях солдата" он пишет:
"В ноябре 1941 года видные конструкторы, промышленники и офицеры управления вооружения приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходящим наши боевые машины. Непосредственно на местах они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими. Предложения офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в кратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретили у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно алюминиевого дизельного мотора. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских".
Перечитывая сейчас эти высказывания наших бывших союзников и наших врагов, я вновь испытываю чувство, владевшее всеми нами в то сентябрьское утро на станции в Сумах. С благодарностью и гордостью думали мы о людях, которые создавали танки. Шершавая сталь "тридцатьчетверок" объединяла нас с ними, преисполняла готовностью, не жалея самой жизни, служить своему народу.
5
Из Москвы пришла нежданная телеграмма - Катукова и меня вызывали в Ставку. Недолгие взволнованные сборы, наказы на ходу - и вот две "эмки" и "додж - три четверти" ждут нас у крыльца.
Выхожу из хаты и отскакиваю в сторону, чтобы не попасть под брызги жидкой грязи. Из "виллиса" выскакивает Горелов.
- Николай Кириллыч, даже не просьба... не знаю, как сказать,- он растерян, тушуется, и мне трудно на него смотреть.- Командир корпуса отпустил на трое суток. Поезжайте с нами.
- Куда? С кем? Я в Москву...
- А с нами до Курска... Со мной и с Ларисой. Мы в Курске будем регистрироваться. Так задумано. Именно в Курске...
Вот о чем хлопочет Горелов, вот почему ему не хватает слов. Я обнимаю Володю и, заглянув в "виллис", поздравляю краснеющего старшего лейтенанта медицинской службы.
Катуков тоже обрадовался:
- Никогда не участвовал в свадебном путешествии!
Я приглашаю Горелова и Капустянскую в свою машину - здесь потеплее. Сажусь рядом с Кучиным, и кортеж трогается.
В зеркальце над ветровым стеклом вижу руку Володи, сжимающую напряженный кулак Ларисы. Она закусила нижнюю губу, опустила дрожащие веки.
Фронтовое счастье! Они остро ощущают несовместимость этих слов. И все-таки у них такое счастье, что им хочется только молчать.
Мы едем уже час. И не сказали ни слова. Когда машина вдруг остановилась и Кучин залез в мотор, я пошел в лес, наломал большой букет веток с желто-багряными листьями и преподнес его Ларисе...
С этим букетом она и вошла в низкую полутемную комнату, где ютился загс.
Единственным украшением невзрачной комнаты был фикус. Он уже достиг потолка, и новая зеленая стрелка, упершись в темную доску, склонилась вниз.
За столом, измазанным чернилами, сидел широкоплечий мужчина в потрепанном кителе с петлями от погон. Он оторопел, увидев сразу столько военных.
- Вам что, товарищи? У нас тут регистрация браков, смертей, рождений. Вы небось ошиблись.
- Нет, не ошиблись, - я прошел вперед. - Нам нужно зарегистрировать брак полковника и старшего лейтенанта.
Мужчина захлопотал, полез в один ящик, в другой.
- Я тут третий день, горком направил... Браков-то еще не было.
Из-за кадки с фикусом он достал костыли и тяжело, с протезным скрипом зашагал к шкафу.
- Куда ж, товарищ генерал, им штемпеля ставить? Паспортов нет. А по инструкции в паспорт полагается.
Он, как видно, считал меня основным специалистом по таким вопросам. И я, не желая ударить лицом в грязь, твердо произнес:
- Ставьте в удостоверение личности.
- Слушаюсь.
Подышав на штемпель, он навалился на него крепкой грудью...
Из загса мы поехали на квартиру, в которой жила Лариса до ухода в армию. Хозяйка была уже извещена о необычном возвращении своей постоялицы. Перекрестила ее, поцеловала, всхлипнула и позвала всех в комнату. Не просохшие после мытья полы сразу приняли грязь с наших сапог. Поверх белой скатерти на столе лежала вышитая дорожка. Перед иконой светила лампада. На комоде, из-под которого вместо одной ножки торчал кирпич, таращил круглые глаза бульдог-копилка с широкой прорезью на лбу.
Сели за стол. Достали из чемодана фляжки, консервы. Выпили за молодых, закусили. Вопреки обычаю, второй тост провозгласила Лариса:
- За Володину дочку... За нашу с Володей дочку... Потом пили за победу, за счастливое возвращение. Почему-то не кричали "горько" - не получалось...
Прежде чем стемнело, я с Катуковым двинулся дальше. Надо было спешить в Москву.
Новобрачные же, воспользовавшись трехдневным отпуском, остались в Курске...
Тяжки осенние проселки. Колеса втаптывают в грязь листья, ветки. "Додж" с надрывным гулом вытаскивает на буксире "эмки". От лужи до лужи, от ухаба до ухаба. Ни все мосты восстановлены. А восстановленные снова разбиты немецкими бомбами. Машины переваливаются с боку на бок в глубоких колеях объездов.
В минуты коротких остановок Михаил Ефимович отрешенно оглядывается по сторонам. Здесь, под Мценском, он воевал в сорок первом году.
- ...Окружили нас тогда. Худо было. Думали: конец. Спасибо, Бурда прорвался, выручил... А мост этот "чертовым" назвали. Быки у него ходуном ходили под танками...
Ночью минуем моргающий красным глазом КПП на южной окраине Москвы.
