Юрий Сушко - Друзья Высоцкого: проверка на преданность
Решение снимать именно его, и только его принял сразу и фактически больше никого не искал. Встреча с Олегом обнаружила, что передо мной личность, что сущность артиста совпадает с тем, что необходимо задуманному образу. Это был тот редкостный случай, когда артист явился из воображения, уже сложившего персонаж в пластический набросок… Тогда мне казалось, что съемку можно назначать хоть на завтра…
Цепкий глаз режиссера сразу заметил: актер был облачен в вызывающе броский вельветовый пиджак, весьма экстравагантный по тем временам. В отличие от своих сверстников-коллег, с которыми Мотыль работал ранее и которые очень хотели понравиться, Олег держался с большим достоинством, будто он вовсе не заинтересован в этой работе, будучи по горло завален подобными предложениями. Он внимательно слушал, на вопросы отвечал лаконично, взвешивая слова, за которыми угадывался ироничный подтекст: «Роль вроде бы неплохая. Если сойдемся в позициях, может, и соглашусь». Нахал…
Мотыль, режиссер многоопытный, проницательный, сразу разгадал уловки Даля. Ему вспомнился знаменитый монокль Михаила Булгакова, которым писатель пользовался лишь в тех случаях, когда дела его шли из рук вон скверно, Есенина, который во фраке, в перчатках и с цилиндром приходил к издателю и, развалившись в кресле, небрежно доставал из портсигара дорогую сигару, купленную на последние гроши…
Вельветовый пиджак для Даля был кольчугой, латами, призванными защитить от напастей, не дать обнаружить слабину. Ведь тогда у Олега все шло наперекосяк: ради съемок спровоцировал скандал и ушел из театра. Дома тоже были нелады. Вот и держался на людях с апломбом…
Затем обнаружилась еще одна проблема. На первую кинопробу Олег явился, деликатно говоря, не в лучшей форме. На вторую — тоже. Директор картины уже хмурил брови, ассистенты предлагали других исполнителей. Но Мотыль поверил Далю и дал еще один шанс. Хотя потребовалось время, чтобы режиссерское видение образа совпало с позицией актера. Далю было органически чуждо подчинение чьей бы то ни было воле. Творить он мог лишь в условиях полной свободы…
Актер Георгий Штиль вспоминал, как внимательно Мотыль следил за самочувствием Даля на съемках. Порой командовал: «Стоп! У Олега глаз мутный — прекращаем снимать». У Даля в трезвом состоянии глаза были, как у женщины, — голубые, прозрачные, но стоило пару рюмок выпить, сразу мутнели.
— Даль был актером от бога, — считал Штиль, — по большому счету, и режиссер ему был не нужен — он сам всегда знал, что и как играть. Но дисциплину нарушал часто. Ну, а как выпьет, бывало, его и заносило: «Я — Даль, а вы тут кто такие?!». Олег не умел пить, сразу же терял лицо и становился другим человеком, порой не очень хорошим. Я, кстати, был одним из немногих, кто мог его от этого удержать. Но стоило мне уехать со съемок на пару дней, как сразу находились люди, которые его подпаивали.
Когда в праве на премьеру в Доме кино создателям фильма отказали, Окуджава договорился с дирекцией Центрального Дома литераторов, и «Женечку» пустили там.
— Нас не представили перед просмотром, как это положено по кинотрадициям, — усмехался Мотыль, — зато после титра «Конец фильма» зал взорвался овациями, вызывая создателей картины на сцену уже по традициям театральным. Прознав о новой военной трагикомедии (жанр редкий), авторов пригласили в Главное политуправление армии и флота, где, к немалому удивлению, с легкой руки генералов фильм получил доступ на широкий экран. И хотя критика не скупилась на хулу, зритель в кинотеатры валом валил.
Сам же Даль весьма скептически оценивал свои киноработы. Кроме разве что роли Шута в фильме Григория Козинцева «Король Лир». После некоторых проходных ролей актер дал себе слово: «Не работать с режиссерами, пытающимися навязать свою волю. Но если он командует мной, то у нас должна быть общая платформа».
Такую «общую платформу» Даль обрел именно с Козинцевым. Появление Олега на площадке случилось благодаря… беременности Алисы Фрейндлих. Поначалу режиссер именно ее видел в роли Шута, но актриса была на восьмом месяце…
Так Шутом стал Даль, для которого съемки прошли под знаком «Наконец-то!». Маститый режиссер сразу оценил тонкий актерский дар, оберегая дарование Даля, как хрупкий и бесценный музыкальный инструмент. Беспощадный к нарушителям дисциплины во время работы, Григорий Михайлович для Олега делал исключение, прощая срывы да еще приговаривая при этом: «Уложите осторожно на диванчик. Пусть проспится… Мне жаль Олега. Он — не жилец».
Старший коллега Даля по «Современнику» Олег Табаков считал, что «сам факт выбора на эту роль — не есть ли он высшая оценка неповторимой актерской индивидуальности, данная выдающимся режиссером? Даль оправдал выбор Козинцева. И теперь вот думаешь с болью: сколь много он бы мог сделать, каким был умелым и разнообразным актером!».
Козинцев видел Шута юным узником Освенцима, которого заставляют играть на скрипке в оркестре смертников, бьют, чтобы он выбирал мотивы повеселее. «Олег Даль помог мне еще больше полюбить этот образ, — говорил режиссер. — Измученный мальчик, взятый из дворни, умный, талантливый — голос правды, голос нищего народа, искусства, загнанного в псарню с собачьим ошейником на шее. Пусть солдат, один из тех, что несут трупы, напоследок пнет его сапогом в шею — с дороги! Но голос его, голос самодельной дудочки, начнет и кончит эту историю, печальный, человеческий голос правды».
Песню Шута в «Лире» Олег сымпровизировал сам. Посмотрев уже отснятый материал, Дмитрий Шостакович, которого режиссер пригласил для написания музыки к «Лиру», лишь пожал плечами: «А актер все уже спел. Осталось только написать сопровождение».
Кстати, знавшие Даля смолоду восхищались тем, как прекрасно он пел. «Пел вовсе не по-певчески и не по-актерски, — говорил Табаков, — а радостно, раскованно, получая удовольствие от самого процесса пения. Какой это был удивительный большой талантливый ребенок! И как не могут быть необаятельны дети, так не мог быть необаятелен Олег Иванович Даль». Михаил Козаков вспоминал, как весной 1964 года Москву навестил американский актер и певец (правда, уже с гражданством ГДР) и решил побаловать советских коллег своими талантами: «Сидели в гостинице «Россия». Рид пел, и пел неплохо. А потом Даль вдруг попросил гитару — и запел. Рид сразу начал у него интересоваться, сколько у него дисков и т. д.».
Олег Даль с благоговением и благодарностью относился к Козинцеву как к своему единственному режиссеру, но 11 мая 1973 года был вынужден написать в своем дневнике: «ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ… Нет ГРИГОРИЯ МИХАЙЛОВИЧА КОЗИНЦЕВА». А утром следующего дня послал телеграмму в Питер родным великого режиссера: «Я всегда буду ненавидеть вчерашний день».
