Генрих Гофман - Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера
Простые, но удобные и снабженные всем необходимым апартаменты, в которых помещался я, состояли из гостиной, спальни и ванной, а чтобы мне не так скучно было коротать многие свободные часы, мне также предоставили радиоприемник. В подобных помещениях рядом со мной жили профессор Морелль, адмирал Фосс, адъютант Геринга генерал Боденшатц и обергруппенфюрер Вольф, адъютант Гиммлера и человек, который позднее в Италии сделал первую попытку к заключению мира. Что касается работы, то в ставке я занимался исключительно тем, что фотографировал офицеров и награждаемых.
Личные апартаменты Гитлера находились глубоко под землей под цементной крышей толщиной восемь метров, темные, лишенные окон и свежего воздуха; круглые сутки они освещались электричеством, и воздушный насос изо всех сил старался поддерживать здоровую атмосферу.
Я просто сидел и ждал, пока Гитлер пошлет за мной, чтобы пообедать или поговорить. Мы разговаривали по большей части среди ночи, и часто к тому времени, как я выходил из убежища фюрера, солнце уже высоко стояло в небе, и я бросался на кровать сонный, измотанный и в жутком настроении.
Жизнь в этом внутреннем кольце была и скучной, и изматывающей. Пока мы продолжали ужинать вместе с Гитлером, всегда была возможность услышать что-то интересное, но, как только он решил ужинать в одиночку, скука достигла своего зенита.
Мы жили в полной изоляции, за исключением редких появлений тех, кто приезжал, чтобы лично из рук Гитлера получить Рыцарский крест с алмазами, мечами и дубовыми листьями. Хотя в большинстве своем эти герои рисовали ситуацию на фронте самыми розовыми красками, все же некоторые из них, к большой досаде Гитлера, рассказывали обо всем откровенно. После их ухода он говорил, что любой человек видит положение только на своем маленьком участке фронта и, конечно, ему не стоит и пытаться рассуждать о положении на фронте в целом.
Часто в ставке бывал фельдмаршал Роммель, о котором Гитлер сначала был самого высокого мнения. Я помню, как сфотографировал Роммеля, когда он явился, чтобы доложить о провалившемся наступлении на Египет летом 1942 года. Между прочим, Роммель был единственным, кому Гитлер разрешил говорить с иностранными журналистами в Берлине. После сокрушительного поражения в Эль-Аламейне, которое Роммель понес от генерала Монтгомери, он понял, что его положение в Северной Африке невыгодно для обороны, и тут же полетел в ставку фюрера – и на этот раз получил очень холодный прием.
Много раз в ставку являлись ведущие военачальники – фон Браухич, фон Рундштедт, фон Лееб, Маннергейм, Гудериан, отстраненный от командования, и Хепнер, отставленный из армии лично Гитлером, но я только фотографировал их, а больше никак с ними не соприкасался.
Когда зимой 1941 года немецкие армии стали увязать в снегу и страшном морозе у врат Тулы и Москвы, разразился скандал из-за того, что зимняя форма войск не соответствовала реальным условиям. Гитлер немедленно принялся за дело и лично спроектировал одежду, которую нужно было запустить в производство, но к тому времени, как она пошла в серию, было уже слишком поздно, и много тысяч солдат умерли от обморожения.
Гитлер нисколько не сомневался в способности германских армий быстро и решительно разгромить Россию. Я помню, что еще на первых порах я осмелился выразить надежду, что мы избежим ошибок, допущенных Наполеоном.
Гитлер засмеялся.
– Вы рассуждаете как западный пропагандист, мой друг, – ответил он. – Раз Наполеон не смог, не сможет и Гитлер! Это избитый лозунг, которым они пытаются себя успокоить. Не волнуйтесь. С нами не может случиться ничего подобного: я слишком хорошо изучил историю!
Однажды в 1943 году на Украине я ужинал наедине с Гитлером в ставке «Вервольф» как раз в то время, когда туда начали поступать первые весьма тревожные донесения о Сталинграде.
– Мои офицеры – кучка мятежников и трусов. Я больше не допущу их в свой ближний круг и никогда не приглашу за стол!
Яростное презрение и гнев в голосе Гитлера поразили меня; никогда раньше я не слышал, чтобы он говорил таким тоном.
– Сначала они трусливо пытаются заставить меня отказаться от той или иной операции, а потом, когда я с успехом выполняю ее, они ставят победу себе в заслугу, прибегают и просят орденов и наград. Если бы я слушал этих… господ, мы еще давным-давно проиграли бы войну!
К моему величайшему изумлению, за обедом он повторил эти резкие слова перед всем обществом.
Чуть позже, когда не осталось никаких шансов на выход из окружения и поражение войск под Сталинградом было неминуемо, мы находились в ставке «Вольфшанце» в Восточной Пруссии. Царила атмосфера глубокого уныния, и я изо всех сил старался не попадаться на глаза Гитлеру. Однажды я сидел в уголке столовой, когда в нее вошли генерал Йодль и адъютант Гитлера полковник Шмундт. Они не заметили меня, и я невольно подслушал их разговор.
Шмундт сказал Йодлю, что Борман поручил ему особое задание: по указанию фюрера он должен лететь в Сталинград и передать фельдмаршалу Паулюсу пистолет, чтобы он сделал то, что логически следует после поражения на Сталинградском фронте. Глубоко взволнованный, Шмундт заявил, что при всем уважении к фюреру он не согласится на это задание.
– Оно оскорбляет мою солдатскую честь, – воскликнул он. – Я знаю Паулюса как примерного офицера, который за все тридцать пять лет службы всегда был безупречен. Я убежден, что, какое решение он ни примет, он примет его в интересах своих людей. Командующему армией нужно иметь определенную свободу действий. Если Паулюс застрелится, он больше ничего не сможет сделать для солдат.
В конечном итоге Шмундт не полетел в Сталинград. Отказался ли он, или Гитлер отменил распоряжение, я не знаю.
Когда в ставке появились первые иностранные газеты с фотографиями переговоров о сдаче, Гитлер никак не мог заставить себя поверить, что Паулюс попал в руки русских. Он послал за мной и дал мне фотографию.
– Мне нужно ваше мнение как специалиста, – сказал он, указывая на снимок. – Это настоящая фотография или фотомонтаж, в который вклеили фигуру Паулюса в пропагандистских целях?
Я видел, с каким напряжением он ожидал моего вердикта. Но мне не осталось иного выбора, кроме как заверить его в том, что фотография подлинная и никакого монтажа там нет.
Однажды со мной произошел случай, который мог закончиться для меня очень плохо. Я слонялся по «Вольфшанце», не имея особого занятия, включил радио и вдруг понял, что слушаю Лондон. Хотя я знал, что это строго запрещено, мне было очень любопытно узнать, что говорят на другой стороне, так что я немного послушал.
«Мистер Черчилль прибыл в Каир, – сказал диктор, – где принял парад британских войск».
