Андрей Достоевский - Воспоминания
В заключение к двум приведенным рассказам должен присовокупить, что, в отличие от институтских порядков, у нас в строительном училище во все мое в нем пребывание, а также, как мне известно, и после не только не были в употреблении розги, но даже о них никогда не упоминалось. Теперь обращусь к описанию пребывания моего в V классе. Предметы, преподававшиеся в V классе, были те же, что и в VI, только по ним шли далее. Преподаватели были почти все те же лица, а из новых появился Петр Иванович Собко. По-моему, это был идеальный преподаватель математики. Сам донельзя точный, как и преподаваемый им предмет, он был очень аккуратен и исполнителен. Новые лекции он чуть не разжевывал воспитанникам, повторяя непонятное им по нескольку раз. При вопросах, то есть спрашиваниях воспитанников, он был так же строг и требователен, как и к себе, но притом и очень справедлив. Он в годовой курс, как бы не доверяя нашим знаниям, прочел снова всю арифметику, алгебру, докончил геометрию и прочел всю тригонометрию. Я, как первый воспитанник, подвергался довольно частым спрашиваниям и постоянно получал полный балл 20. Но раз попался и я: быв спрошен в субботу, я после воскресенья не успел приготовиться по каким-то причинам к лекции так, чтобы отвечать по обычаю на 20, а в первые часы, в понедельник, был опять урок Собко, и по тому же предмету, как в субботу. Могу сказать, положа руку на сердце, что это был единственный случай, когда я не был готов к лекции; и, несмотря на то, Собко, вероятно, по моему виду узнал о моем секрете и, как только пришел в класс, так сейчас же вызвал меня к доске и сказал: «Потрудитесь рассказать и объяснить последнее задание…» — «Позвольте мне нынче не отвечать, господин поручик». — «Почему же-с?..»
— Да я не успел нынче хорошо приготовиться…
— Очень-с хорошо, садитесь, — своим приветливым голосом ответил Собко.
Не вызывая после меня никого более к доске, он принялся за объяснение нового задания, а после этого спрашивал нескольких воспитанников, но не из последней лекции, а из старых — я был в полной уверенности, что буду им извинен и что он не поставит мне никакого балла, как бы не спрашивав меня; но уверенность моя не оправдалась. Он поставил мне самый что ни на есть круглейший нуль.
После он несколько десятков раз, в продолжение курса, спрашивал меня и всегда ставил по 20 баллов; но злосчастного нуля не изменил. Я, впрочем, и не просил его об этом, зная его твердые правила на счет баллов.
Этот злосчастный, но совершенно справедливый нуль много повредил мне при переходе из V в IV класс, так что я потерял свое первенство и перешел в IV класс третьим воспитанником.
В IV классе учебный год 1844/1845 некоторые из предметов, бывших в V классе, уже не проходились, но взамен их многие начинали преподаваться вновь; таковыми были: аналитическая геометрия, статика, геодезия, начертательная геометрия, физика, архитектура.
Статику и физику преподавал инженер-полковник Добронравов. Эта личность как бы сроднилась по своему долголетнему общению с строительным училищем. Еще в училище гражданских инженеров Аркадий Гаврилович Добронравов был долгое время инспектором классов, а затем, по преобразовании в строительное училище, поступил к нам преподавателем и профессорствовал в училище до 1865 года. Это был профессор очень опытный. В мое время он уже был весьма преклонных лет и казался на вид очень болезненным человеком. Точность в выражениях была им, безусловно, требуема в ответах воспитанников. Бывало, за какую-нибудь неточность в выражениях он перебирал весь класс и притом всех вызываемых оставлял около доски до тех пор, пока кому-нибудь удавалось выразиться согласно его желанию. Тогда он говорил: «Вот-с господин NN помог нам всем» — и затем всех отпускал на места. Это воспитанники называли «брать доску штурмом». Помню со мной произошел пренеприятный эпизод по этому случаю, но только не в IV классе, а уже в высшем, то есть во II классе, где я был опять первым. Как теперь помню, были первые часы после обеда (от 2 до 4 часов) и полковник Добронравов занимался во II классе практическою механикою. Спрашивали у доски одного из воспитанников, он остался недоволен каким-то выражением; он вызвал другого — тот тоже не попал в точку. Тогда Добронравов вызвал меня: «Господин-с Достоевский, помогите им». Я тоже не угодил ему, и он вызвал: «Господин Эдуард Маккерод-дю-Мень (это был последний воспитанник), помогите господину Достоевскому». Это меня взорвало, самолюбие заиграло: как, мне, первому в классе, будет помогать последний!.. Я бросил мел на поддонник доски и, не оставаясь у доски, пошел и сел на свое место. Видя такой афронт с моей стороны, полковник Добронравов встал с своего места и начал ходить по классу взад и вперед. Это продолжалось минуты две-три; наконец он остановился около меня и сказал:
— Господин-с Достоевский, вы слишком учены-с, чтобы слушать мои лекции; кто-нибудь из нас должен оставить-с аудиторию.
— Я, пожалуй, выйду, — отвечал я и, забрав свои тетради, пошел в дежурную комнату.
Через несколько минут в дежурную комнату вошел инспектор классов майор Марченко. Увидев меня, он спросил, почему я не в классе, и я ему откровенно рассказал все случившееся.
— И охота вам была обижать старика. Но погодите, это надобно скорее исправить.
Скоро классы кончились, и полковник Добронравов тоже явился на время 5-минутной перемены в дежурную комнату. Марченко взял меня за руку и, подведя к полковнику, сказал: «Вот молодой человек, который просит вас, Аркадий Гаврилович, простить и извинить его».
— Я-с с большим удовольствием готов извинить-с господина Достоевского, ежели он сознает свой бестактный поступок в классе-с.
Конечно, я высказал, что сознаю, и в конце концов Добронравов пожал мою руку, и мы расстались опять друзьями. К чести его добавлю, что в предстоящих двух экзаменах он нисколько не мстил мне. — Я возвратился в класс и был восторженно принят товарищами за то, что сделал хотя попытку к восстановлению достоинства класса… То-то молодость!
Вот и еще один очень забавный случай с тем же уважаемым профессором.
Как-то в начале учебного года, то есть в конце сентября, Добронравов читал лекцию и выводил на доске какую-то сложную формулу. Назойливые мухи не давали покоя углубившемуся в свою лекцию профессору: то сядут на нос, то залетят на почти плешивую голову, одним словом, надоедали ему сильно.
— Ах, какие… назойливые… не дают покоя… — не утерпел старик, отмахиваясь от мух.
— Это, господин полковник, к смерти, — сказал какой-то школяр-воспитанник.
Добронравов, очень боявшийся смерти, положил мел, начал ходить по классу взад и вперед. Ходил он долго, минут с пять, и наконец обратился к напугавшему ему воспитаннику:
