Сергей Фирсов - Николай II
Разумеется, сам заведующий русской агентурой в Париже не решился бы делать представление «по начальству», не получив соответствующих полномочий. Они были ему даны уже после того, как лионский «магнетизер» получил чин действительного статского советника: обеспокоенный ростом влияния французского целителя, дворцовый комендант П. П. Гессе с разрешения царя запросил Рачковского, на что последний немедленно откликнулся. Донесение Рачковский лично привез в Петербург, заявив непосредственному своему начальнику — министру внутренних дел Д. С. Сипягину, что привез его Гессе. Министр, лучше Рачковского оценивавший положение вещей, порекомендовал ему уничтожить привезенные материалы. В результате «звезда» Рачковского надолго закатилась: занявший пост руководителя МВД после убийства Сипягина В. К. Плеве немедленно уволил заведующего русской агентурой. Ему, правда, назначили пенсию, указав, что получать он ее будет в Брюсселе, где должен безвыездно проживать. Писавший об этом С. Ю. Витте утверждает, что Плеве сказал ему по поводу увольнения Рачковского: «Я это сделал по повелению государя императора». Историю Рачковского изложил в дневнике и А. С. Суворин, не забыв упомянуть о вызовах (на сеансах Филиппа) духа Александра III.
А. А. Половцов в мае 1902 года тоже красочно описал в дневнике, как царь, получив от генерала Гессе донесение Рачковского и прочитав его, «бросил бумаги на пол и стал топтать ногами». У государственного секретаря подобное поведение Николая II не вызывало большого удивления, — «в поддакиваниях и науськиваниях, в смысле ни с кем и ни с чем не согласованного произвольничания, — писал он, — не было надобности в таких негодяях, как Сипягин, Мещерский и Филипп. Уже и без них юный император был падок на самообольстительное самовластие». Акцент на «самообольстительном самовластии» показателен. Характер венценосца, по мнению Половцова, предопределял его поведение — вне зависимости от того, что ему говорили и советовали такие разные люди, как министр внутренних дел Д. С. Сипягин, издатель воинствующе-монархической газеты «Гражданин» и близкий к Александру III князь В. П. Мещерский и лионский «магнетизер».
Поведение царя определялось также и его непосредственным окружением, в начале XX века состоявшим из странных лиц. Первых пять назвал барон М. А. Таубе: во главе дворцовой «камарильи» стоял тогда великий князь Николай Николаевич («злой гений» Николая II), спирит и оккультист, интересы которого разделяли черногорские княжны (ставшие русскими великими княгинями) — Милица и Анастасия Николаевны, в свою очередь увлекшиеся двумя французскими авантюристами — Филиппом и Папюсом. О непоправимом вреде, нанесенном этими лицами монархии в России, Таубе писал почти в тех же выражениях, что и С. Ю. Витте, называя Филиппа «guérisseur» (знахарем), а Папюса «docteur» (доктором в кавычках). То, что «черногоркам» и Николаю Николаевичу удалось «завлечь в свои сети» императрицу Александру Федоровну, удивления у М. А. Таубе не вызывало: «Бедная, измученная и физически, и морально женщина (частыми деторождениями и долгим бесплодным ожиданием наследника) не могла, конечно, не отозваться на посулы французского геррисера, который был горячо ей рекомендован великой княгиней Милицей Николаевной и предсказывал ей, при условии постоянного надзора за ее детьми, скорое рождение страстно желаемого сына». Желание императрицы и ее супруга отблагодарить Филиппа в такой ситуации выглядело вполне естественно. Проявлением благодарности и стало стремление получить для «Друга» французский патент на звание доктора медицины.
История достаточно быстро получила огласку и вызвала негативную реакцию современников. Так, А. А. Половцов, вспоминая о Филиппе, среди прочего написал и о том, как ранее, до скандала с донесением о лионском «магнетизере», П. И. Рачковский добивался от французских властей дарования Филиппу патента на звание доктора медицины. Президент республики Лубэ, у которого заведующий русской агентурой пользовался особым расположением, созвал даже Совет министров, объявив о своем желании угодить российскому самодержцу. «Министры и в особенности министр нар[одного] просвещения, коего это предложение (касалось), заявили о полной невозможности исполнить такое требование, предвидя в случае такого исполнения парламентские запросы и вероятное падение м[инистерст]ва. По доставлении такого отказа Рачковский получил приказание просить о допущении Филиппа к докторскому экзамену с рекомендацией снисходительности экзаменаторам. На это министр нар[одного] просвещения согласился; но когда этот ответ был передан черногорским покровительницам авантюриста, то Стана (великая княгиня Анастасия Николаевна, одна из «черногорок». — С. Ф.) объявила, что предложение это будет принято только в том случае, если экзамен будет произведен в ее комнате. На этом дело и остановилось».
Подобного смешения политических интересов и личных дел монарха в русской истории, думается, не было никогда. Знавшим подоплеку событий современникам оставалось лишь наблюдать происходившее, фиксируя все новые и новые подробности. Одной из таких «подробностей» стала история «ложной беременности» императрицы в 1902 году. Официальное сообщение о состоянии здоровья Александры Федоровны было опубликовано 21 августа в «Правительственном вестнике» и подписано профессорами Оттом и Гиршем. Страна извещалась, что за несколько месяцев до того в состоянии императрицы «произошли перемены, указывающие на беременность». Но «благодаря отклонению от нормального течения прекратившаяся беременность окончилась выкидышем, совершившимся без всяких осложнений при нормальной температуре и пульсе». Из последующих бюллетеней о здоровье Александры Федоровны можно было узнать, что ее выздоровление идет успешно (последний бюллетень появился 27 августа). О том, что болезненное состояние, связанное с выкидышем, прошло, свидетельствовал и отъезд 14 сентября царской четы из Нового Петергофа в Крым.
И тем не менее это, казалось бы, обыкновенное происшествие стало предметом бурного обсуждения в обществе. По мнению А. А. Половцова, именно Филиппу страна была обязана «постыдным приключением императрицыных лжеродов. Путем гипнотизирования, — писал Половцов, — Филипп уверил ее, что она беременна. Поддаваясь таким уверениям, она отказалась от свидания со своими врачами, а в середине августа призвала лейб-акушера Отта лишь для того, чтобы посоветоваться о том, что она внезапно начала худеть. Отт тотчас заявил ей, что она ничуть не беременна. Объявление об этом было сделано в „Правительственном вестнике“ весьма бестолково, так что во всех классах населения распространились самые нелепые слухи, напр[имер], что императрица родила урода с рогами, которого пришлось придушить, и т. п.».
