Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти
Сначала он загорелся желанием приобрести имение где-нибудь поблизости Ясной Поляны. Но ни к одному из них, кроме самой Ясной Поляны, у него не лежала душа.
«Лёве как будто лучше, но он всё мечется, не знает, на что решиться; хочется ему купить Дубны, но и не особенно ему нравится это имение. Я думаю, на всё судьба, и теперь уже предопределено, где ему жить. Я ничего не советую ему, боюсь вмешиваться в дела судьбы…»
На четыре года болезнь сына стала кошмаром для матери. Он требовал к себе внимания, но при этом жестоко мучил мать, которая больше всех проявляла к нему внимание и любовь.
«Враждебность ко мне Лёвы увеличивается очень быстро и так непонятно почему, что никто, наверное, не нашел бы тому никакой причины. Даже то, что называется приставать с своими заботами и нежностями – и того теперь совсем нет. Описывать все подробности его придирок – я не могу, но вчера, когда я носила ему во флигель твое письмо, он довел меня до слез: я убежала, чтоб он не мог еще сказать, что я ему сцены делаю. – Сейчас он пришел, тихий, жалкий, – он так занят своими страданиями, бедный, что не чуток уж, как прежде, на всё окружающее. Вчера он не обедал у нас, а во флигеле, опять один, мы уже отобедали…»
Находясь в Москве, Лев Львович не жил в большом доме, которого являлся юридическим хозяином. Переселился один во флигель и даже питался в одиночестве. Может быть, его раздражала суета, царившая в доме. Но возможно, это была и своего рода болезненная демонстрация своей ненужности, никчемности.
«Вечером пошла посидеть к Лёве, – с горечью пишет Софья Андреевна, – я нечаянно упомянула о его нервах, повторив слова доктора Белоголового, что всё дело в нервах. Лёва неожиданно вскочил, начал страшно браниться: дура, злая, старая, вы всё врете!.. Каково переживать такие вещи! Всё меньше и меньше делается его жалко, так он беспощаден и зол, хотя всё это от болезни, и за болезнь все-таки его жаль».
И все эти годы Лев Львович продолжал оставаться поклонником учения своего отца. Он высказывал матери претензии, что она неправильно воспитывает младших детей, в точности повторяя мысли отца.
Раздражаясь на мать, хлопотавшую вокруг него, как встревоженная самка возле больного детеныша, он в то же время писал жившему в Ясной Поляне отцу самые нежные письма. «Милый друг папа́, нет дня, чтобы я не думал о тебе, потому что нет человека, который бы тебя больше любил и знал и чувствовал. Пожалуйста, когда вспоминаешь обо мне, пиши, хоть немного. Не вини меня за то, что я всё жду здоровья. Я удовлетворюсь очень маленьким, коли оно придет, а пока его нет совсем, нет жизни, как я ее понимаю и какой хочу жить. Обнимаю тебя. Что ты делаешь и как чувствуешь себя? Здесь мне хорошо, и я все-таки живу немного, но не как я хочу, а как ты велишь».
Ответные письма отца оставляют сложное впечатление. Он старается выражать любовь к сыну, заботу о нем, но чувствуется, что это непросто ему дается. Болезнь Лёвы мешает ему жить привычной жизнью, вторгается в процесс его творческих переживаний и философских размышлений как нечто ненужное и постороннее. Но самое главное, заболев, Лёва в глазах отца стремительно опустился на первую ступень, животную, эгоистическую, а это отца интересовало меньше всего.
«Ужасно то, что это cercle vicieux[32], – пишет он сыну из Ясной Поляны, – от нездоровья ты думаешь о своем здоровье, а от думы ты делаешься нездоров. Нужнее всего и полезнее всего тебе было бы увлечение сильное мыслью и делом. И этого я желаю тебе, зная, что этого нельзя заказать».
Но Лев Львович оттого ведь и мучился, что он страстно хотел жить «мыслью и делом», но его физическое состояние не позволяло этого. В совете отца был свой «порочный круг»: тебе плохо потому, что ты не можешь увлечься чем-нибудь сильно, а увлечься ты не можешь потому, что тебе плохо.
В письмах отца к сыну слишком много морализаторства. «Болезнь многому научила тебя, но далеко еще не всему, и если проживешь здоровый, и даже больной, еще пятьдесят лет, всё будешь учиться и всё всего не узнаешь».
Самое удивительно, что письмо это было написано в конце октября 1894 года, а скончался Лев Львович 18 октября 1945 года, то есть прожил еще именно 50 лет!
«…неверно ты говоришь, что для служения нужны внешние силы. Это неправда, здоровья и внешних сил не нужно. Этим-то и поразительна для меня благость и мудрость Бога, что Он дал нам возможность блага, независимо от всех каких бы то ни было материальных условий… Это как крылья у птицы. Жить можно и должно всей материальной жизнью, работая в ней; но как только препятствие, так развернуть крылья и верить в них и лететь».
Всё это было мудро, и сравнение с птицей звучало, пожалуй, очень красиво… Но это было написано человеку, который, находясь на лечении в Париже и взвесившись, выяснил, что весит чуть более двух пудов, то есть тридцати двух килограмм. В связи с этим он горько шутил в письме к родным: «Из костей моих выйдет пакет небольшой…»
«Еще я хотел спросить тебя: веришь ли ты в Бога? – В какого? – ты спросишь. – В такого, по воле которого существует всё, что существует, и существует так, как существует, и, главное, явился ты с своей разумной, любовной, бессмертной душой, заключенной на время в этом теле… Надо верить в такого Бога, и хорошо верить в такого Бога. Такому Богу можно молиться, разумеется не о том, чтобы изменилось что-нибудь в материальном мире, чтоб прошла болезнь, не пришла бы смерть и т. и., а можно молиться о том, чтобы Он помог познавать и исполнять волю Его, чтоб Он приблизил меня к Себе, чтоб Он помог откинуть то, что отделяет меня от Него. “Приди и вселися в ны”, как сказано в прекрасной молитве…»
Это тон проповедника, а не родного отца. Тем не менее, Лев Львович всё старался, что называется, соответствовать той религиозной высоте, которую задавал его отец. «Чем я живу? – пишет он отцу. – Стараюсь выздороветь, надеюсь, стараюсь помогать мальчикам, стараюсь не раздражаться на мама́ и входить, насколько могу в интересы ее солений и корректур, стараюсь не осуждать никого, видеть до конца и с новых сторон жизнь и людей, стараюсь смириться и быть довольным настоящим. Достигаю всего этого, насколько могу. Стараюсь иногда не желать выздороветь и кротко терпеть и слушать страдания и тогда понимаю, что их нет».
Одно из писем к отцу, было продиктовано им сыну художника Ге Колечке. Видимо, у Льва Львовича в ноябре 1894 года рука уже не держала перо. «Отвечаю на твое письмо, дорогой друг папа́, я знаю, что есть что-то в жизни людей, что двигает их по пути к истине… это что-то, совесть или разум, против нашей воли ведет нас куда-то, к чему-то лучшему, и вот в это что-то, в этого Бога я верю. И часто повторяю: да будет воля Твоя, думая, что так надо, так лучше. Молиться о том, чтобы вернулось здоровье, я перестал и прошу только сил и уменья переносить свое положение… Повторяю молитву Ефрема Сирина и еще свою выдумал…»
