Михаил Арлазоров - Жуковский
О многом могут рассказать старые письма. Извлеченные из тиши архивов, они новым светом озаряют давно ушедшие годы. Читая их, чувствуешь дыхание минувшего, понимаешь ощущение Жуковского, вскрывавшего конверты в эти приятные для него дни юбилея.
«Сначала я хотел Вас поздравить по телеграфу, как это сделали мои товарищи по обсерватории — писал ставший к тому времени весьма известным астрономом Белопольский, — но потом раздумал Моя телеграмма среди сотен других не сказала бы Вам ровно ничего.
Между тем чествование Вашей сорокалетней научной деятельности напомнило мне давно прошедшие времена моей молодости, когда я впервые начал прислушиваться к науке в симпатичном кружке молодых ученых в отделе Общества любителей естествознания на Лубянке, собиравшемся там под Вашим председательством. Не знаю и не могу объяснить причину того, что я после нигде не чувствовал такой простоты и искренности отношения членов этого кружка друг к другу, как в то блаженное время. Вернее всего, что причиной был сам председатель…
Хотелось бы лично пожать Вам руку в торжественный для Вас день и пожелать Вам здоровья и сил на будущее время, но боюсь, что Москва стала для меня слишком чужою и что встреча с Вами в новой обстановке повлияет на меня тяжело — пусть представляется все та же жизнь и деятельность, как это было в то старое доброе время в рамке университета и обсерватории его».
«Я знаю Вас с университетской скамьи, — читал Жуковский в письме профессора Цераского, — и сорок лет Вашей деятельности прошли на моих глазах.
За этот длинный ряд лет я не слышал ни одного разу, чтобы кто-нибудь сказал про Вас хотя бы одно дурное слово…
…Если бы Вы были схимник, сидящий под землей, или отвлеченный мыслитель, за тремя замками, отрицающий существование внешнего мира, это было бы до некоторой степени понятно. Но Вы, Николай Егорович, не затворник, Вы — Машинист, Водопроводчик и Воздухоплаватель, Вы действуете в самой толчее нашего нервного века, беспрестанно сталкиваетесь со старшими и младшими, Вы заседали в бесчисленных комиссиях, пропустили через экзаменационный пресс сотни техников, студентов и магистрантов, составили множество отчетов и разборов чужих трудов и никого никогда не задели, никому не причинили ни малейшей неприятности.
За эту черту Вашего характера, за это благодатное свойство Вашей души, озаряющее кротким светом обширнейший горизонт Вашей ученой деятельности, позвольте принести Вам, Николай Егорович, дань глубочайшего почтения и сердечной преданности».
Небольшие листочки бумаги, но как много говорили они юбиляру! Он вспомнил защиту магистерской диссертации Белопольского о пятнах на Солнце. Тогда Аристарх Аполлонович был скромным юношей, а сегодня это астроном с мировым именем.
В памяти отчетливо вставали встречи с Цераским. Ох, какой это был забияка! «По своему живому характеру он сильно надосадил естествоиспытателям, за что они недавно прокатили его на черных при выборе в члены Общества московских натуралистов», — так писал в декабре 1886 года Жуковский в письме к сестре Марии Егоровне.
Николай Егорович припомнил и то, что последовало за этим, — 18 декабря 1886 года двадцать три члена общества, среди которых были Бредихин, Слудский, Тимирязев, Столетов, да и он сам выступили с публичным заявлением, выражавшим соболезнование Цераскому.
О том, что было забыто
А вот письмо из Киева, письмо, совершенно неожиданное, от профессора физиологии Евгения Филипповича Вотчала — одного из учеников К. А. Тимирязева [20].
«Позвольте приветствовать Вас и мне, физиологу, с глубочайшей признательностью вспоминающего и словом и делом Ваши советы, беседы и Ваше высоко почетное участие, проявленное к моей работе… В газетах проскользнуло известие об издании Ваших трудов. Позвольте обратить к Вам одну просьбу: сделайте честь ботаникам, опубликуйте хотя бы самое краткое резюме сообщения, сделанного Вами 17 декабря 1897 года… До сих пор сообщение это полно самого живого интереса. С 1902 года я работаю непрерывно над этим вопросом, экспериментирую над деревьями в лесу (изучая распределение давления и проч.). Я нахожу подтверждение своих лабораторных и Ваших теоретических взглядов… Каким бы украшением была и Ваша статья…»
Но призыв Вотчала не нашел отклика, и потому эта сторона деятельности Жуковского ныне почти неизвестна. Из фактов, выявленных научными сотрудниками ЦАГИ, мы попытаемся построить рассказ о странице жизни, забытой почти всеми, рассказать о которой сам Жуковский то ли не успел, то ли просто не пожелал.
«Назови мне своих друзей, и я скажу тебе, кто ты», — так гласит народная мудрость, и справедливость этой поговорки лишний раз подтверждается жизнью Жуковского. Столетов и Бредихин, Орлов и Тимирязев, Лебедев и Ляпунов — вот некоторые из его друзей. И, если перефразировать поговорку, то это значит, что Жуковский физик и астроном, математик и механик, инженер и естествоиспытатель.
Друг Тимирязева, Жуковский не мог не интересоваться тем, что вносил в науку Климент Аркадьевич. Сегодня для такого утверждения уже есть достаточно веские доказательства.
Среди книг Жуковского сохранилась магистерская диссертация В. Д. Мешаева «О винтовых механизмах некоторых плодов». Причину появления ее в библиотеке профессора с достаточной полнотой объясняет репортерский отчет, напечатанный 11 мая 1888 года «Московскими ведомостями».
На магистерском диспуте, состоявшемся за день до этого в два часа дня в новом здании университета, произошло то, что доставило репортерам особое удовольствие, — разыгрался скандал, а до скандалов читатели «Московских ведомостей» были изрядные любители. Поначалу все шло чинно и привычно строго. Было доложено, что магистрант получил среднее образование в З-й Московской гимназии, затем со степенью кандидата закончил Московский университет и преподает по кафедре ботаники и минералогии Технического училища.
Диссертант чувствовал себя уверенно. Любуясь собственным красноречием, он с откровенной насмешливостью докладывал о своих предшественниках, беспощадно высмеивая их работы. И едва Мешаев умолк, как разыгралась буря. Единственный из официальных оппонентов (второй почему-то на защите не присутствовал) Климент Аркадьевич Тимирязев обрушился на него с такой силой, что наигранная самоуверенность быстро слетела с лица, уступив место тревожной бледности. Мешаев явно волновался, короткими глотками прихлебывал воду из стакана, поставленного перед ним университетским служителем. А как только кончил свое выступление Тимирязев, диссертант даже не успел перевести дух: один за другим начали подниматься на кафедру неофициальные оппоненты — Н. Е. Жуковский, В. Я. Цингер, А. П. Соколов.
