Николай Шуткин - «АВИАКАТАСТРОФЫ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ»
Не обидно, когда трагедии случались из-за отказа матчасти, но бывали настоящие курьезы из-за разгильдяйства или пренебрежительного отношения к споим служебным обязанностям отдельных работников.
Как-то принимал площадку у золотарей в Горном в жаркий июльский день. Там как раз садился на МИ-8 Алексей Лихачев. Прошу посмотреть полосу, дабы не наломать дров. После взлета Алексей передал мне, что полоса сухая и пыль столбом, можно на АН-2 садиться смело.
Сели, прорулили, все нормально. Загрузили двигатель – и на взлет, но самолет начал проминать грунт. В колеях от шасси появилась вода, и это на сопке высотой 600 метров. На развороте левое колесо провалилось по самую плоскость. Выгрузили двигатель, подняли самолет краном и налегке улетели в Аян для дозаправки.
В Мунуке нас поджидал бензозаправщик. На стоянке прозябали два пассажирских самолета. Спрашиваю у секретаря парткома Кузнецова Анатолия Алексеевича:
– Почему стоят самолеты в ясную погоду?
– Вылетали в Николаевск и почему-то вернулись, – был ответ.
Мы заправились под пробки и взлетели в сторону моря с разворотом на Белькачи. Набрав 1500 метров, заметили, что температура головок цилиндров двигателя начала резко расти до 250, 270, 300°. Дело приняло опасный поворот.
Разворачиваю самолет на аэродром вылета и передаю в Николаевск о вероятности некондиционного топлива. Двигатель тянул как зверь, но температура зашкаливала за все пределы. Двигатель того и гляди взорвется. Садимся удачно. Комиссия выяснила, что в баках у нас был гольный соляр. Оказалось – молодой инженер поставил в разделительный кран паронитовую прокладку, которая вскоре была разъедена, и соляр, имея больший удельный вес, оттеснил бензин и заполнил бензопровод. По этой причине и совершили три самолета вынужденные посадки, с той только разницей, что у первых двух в баках оставалось по 600 литров, у нас же всего около пятидесяти литров – потому и летели на чистом соляре.
Двигатель на старом самолете № 98323 начал работать лучше нового после такой температуры. Кто-то скажет, а куда же смотрели техники? А туда же, куда три молодые инженера: Ересыган, Новиков, Юдицкий, когда завскладом Лохов подсунул им бочку хлорки вместо бочки с жидкостью «И» для удаления смолки из двигателей и они залили хлорку в маслобаки и гоняли двигатели пока в аэропорту дышать стало нечем.
Командир отряда Анатолий Самсонов ругал «новаторов» на чем свет стоял:
– Эту гадость в туалеты льют, а вы в маслобаки!
Каких только чудес в авиации не бывает!
НЕБЕСНЫЕ ПОЧТАЛЬОНЫ
В шестидесятых годах, после известного сокращения в армии, демобилизованные из действующих частей, училищ летчики, естественно, двинулись в гражданскую авиацию. Устраивались на всякую работу, но с условием переучивания на гражданские самолеты в течение трех лет.
Краснокутское, Сасовское, Бугурусланское училища буквально задыхались от притока курсантов. Да и в авиаотрядах, понятно, было не легче.
Скажем, в том же Николаевске-на-Амуре на каждого командира АН-2 приходилось, подчас, по четыре вторых пилота из бывших летчиков-истребителей, бомбардировщиков.
Комэск Валентин Комаров, чтобы дать ребятам подработать, назначал их в экипажи «сбрасывающими». Это значит, что вчерашние лейтенанты снаряжались «бомбить» амурские селения мешками, наполненными почтой.
Выглядело это так. По сигналу сирены сбрасывающий, привязавшись веревкой, приоткрывал дверь пассажирского салона и складывал у порога как можно больше мешков. Ну, а по повторному сигналу сирены почту сбрасывали. Причем зачастую АН-2 нещадно болтало. Сбрасывающий был вынужден левой ногой упираться в приоткрытую дверь, а левой рукой изо всех сил держаться за нее, чтобы не вылететь оттуда вместе с грузом.
Мало того – положение осложняла и специальная крошка, приклеенная к металлическому полу самолета для предотвращения скольжения. Так вот, весьма скоро она отполировывалась до зеркального блеска, и трюки, которые был вынужден вытворять на ней бывший военный летчик, чтобы устоять на ногах, чем-то напоминали элементы фигурного катания.
Положение осложнялось еще одним: дверь нельзя было закрыть, не навалившись на нее всем телом. А это было рискованно – могла открыться другая, грузовая, дверь. Правда, лейтенанты нашли выход: били по двери пинком. Как результат – замки разбалтывались напрочь. Через щели всегда свистели ветры Охотского моря.
В мае шестьдесят второго в наши края занесло бывшего военного летчика Леонида Стрежнева. Приглянулась ему тут одна дивчина – медсестра, вот и прилетел жениться. Отыграли свадьбу, да застряли в Охотске, ожидая рейса на Николаевск-на-Амуре. Кстати, прямого воздушного пути отсюда туда не было. Сначала пассажиры летели в Хабаровск на АН-10, потом на ИЛ-14.
Как бы там ни было, а решил Леня полетать с нами в экипаже Юры Коваленко сбрасывающим почту.
Над поселком Улья сбросил мешок, двинул ногой по двери, а она вместе с грузовой и распахнулась! Коваленко выполнял левый вираж, а Леонид оказался лицом к вздыбленным волнам Охотского моря – вот-вот сорвется в пучину. И ведь по собственной глупости – решил накануне необязательным привязаться страховочной веревкой.
Высота метров тридцать. «Аннушку» валит на левый бок, стабилизатор лихорадочно вибрирует. Словом, чертовщина над морем и только. Коваленко командует мне:
– Привяжись и бегом к двери. Подтяни ее, закрепи проклятую, иначе – хана и жениху, и нам: можем рухнуть в море!
Что ж, какой-никакой опыт такого рода трюкачества у меня имелся – во время учебы в Бугуруслане, где инструкторы частенько организовывали полеты в Астрахань и Гурьев за рыбкой, икрой.
Так вот, летим как-то с открытыми форточками пилотской кабины. Смотрим, а полетная карта, лежавшая на верхней шторке, прыг за окно и зацепилась за расчалку. Инструктор говорит:
– Давай, Коля, в форточку – ты самый молодой. Мы тебя за ноги держать будем, чтоб не улетел.
«Сделал». Ну, а тут, обвязавшись веревкой, мчусь в хвост фюзеляжа. На верхние поручни подтягиваю дверь к борту – не закрывается. Не дают выпирающие штыри расшатанных замков. Кричу Леониду:
– Помоги!
А он словно остолбенел. Кроет непечатным и самолет, и это море. Юра видит, что дело – дрянь, решает помочь: резко кренит машину, злосчастная дверь прижимается к проему, но я трескаюсь в нее лбом до искр в глазах и отпускаю сантиметров на тридцать. Левая рука окончательно деревенеет. Сменить ее не могу – правой держусь за ремни сиденья. Отпустишь – вывалишься за борт.
Коваленко делает правый крен, страхуя меня от беды. Мигом привязываю дверь ремнем сиденья, наконец закрываю замки. Все.
