Василий Новицкий - Из воспоминаний жандарма
— Чем нам его помянуть, разве тою руготнею, какою он нас обдавал с головы до ног, мы от него не разу не слыхали ласкового слова, одну ругань и унижение[295].
Отношения генерал-адъютанта Черткова во время бытности его генерал-губернатором с начальником Верховной распорядительной комиссии генерал-адъютантом графом Лорис-Меликовым были дурные. Сложились подобные отношения вследствие назначенной сенаторской ревизии в Юго-Западном крае через сенатора А. А. Половцова, который усугублял эти отношения к худшему, быв с Чертковым до ревизии в натянутых отношениях по частным каким-то житейским делам.
К характеристике графа Лорис-Меликова, во время состояния его в вышеозначенной должности, я привожу некоторые факты о нем, по которым я имел с ним личные сношения и через других, по политическим делам. До этих сношений я графа Лорис-Меликова совершенно не знал лично, он знал меня лишь по делам и действиями моими по службе был доволен, о чем выражал мне лично и письменно.
До совершения убийства императора Александра II является ко мне в Киеве совершенно неожиданно в квартиру полковник Баранов[296], впоследствии бывший с.-петербургским градоначальником и нижегородским губернатором, состоявший при графе Лорис-Меликове, которого я совершенно не знал, и, отрекомендовавшись поспешно, по поручению его сиятельства просит меня указать на тех русских революционеров-эмигрантов, которые признаются мною особо опасными для России и которые, находясь за границею, более всего являются вредными, причем Баранов заявляет мне, что он уже имеет списки о подобных лицах, взятые им в С.-Петербурге, но желает дополнить их еще моими указаниями, и затем из Киева едет прямо за границу с целью арестования всех этих лиц и доставления их в пределы России по поручению графа Лориса. Об этой-то командировке Баранова за границу и упоминает в своем дневнике б. председатель государственного совета граф Валуев[297].
Удовлетворив, насколько мог, требование Баранова, я ему выразил, видя в нем совершенно неопытного человека в политических делах и в установившихся международных отношениях относительно выдачи политических преступников, — что подобного поручения он никоим образом выполнить не может не только в отношении нескольких десятков лиц, но и даже одного, причем указывал на дело Гартмана, Нечаева и др., но Баранов и слышать не хотел моих доводов и оснований. [При] прощании со мною при отъезде из Киева за границу, последние слова Баранова были, что всех указанных мною эмигрантов он доставит прямо в Киев в мое распоряжение, а остальных в С.-Петербург, на что он снабжен достаточными денежными средствами.
Прошло время, и я ни одного эмигранта в Киеве не получил, а потом в бытность в Петербурге дознал, что ни один эмигрант Барановым и в С.-Петербург доставлен из-за границы не был, и что он, Баранов, совместно с каким-то проходимцем-агентом Манном, истратил за границею 75 тыс. рублей на поездку, — и никакого дела не сделали да, конечно, и сделать не могли.
Вообще Баранов был невозможный хвастун и вральман и совершенно не имевший не только понятия, но и представления как о полицейской службе, так и о розыске и сыске.
Приехал я в Петербург в 1880 году по вызову срочно телеграммою графа Лорис-Меликова. Являюсь к нему в 10 часов утра. Меня просят обождать в приемной, так как граф находится вместе с государем в Царском Селе, откуда приезд неизвестен. Приезжает Баранов и предлагает мне ехать с ним в город, говоря, что граф Лорис из Царского Села прибудет с государем только в 4 часа, добавляя, что он один только знает о времени выезда и приезда графа в С.-Петербург. Я не согласился ехать с Барановым, который [один) уехал из квартиры графа, — и не прошло полчаса времени, как коляска с графом Лорисом подкатила к подъезду занимаемого им дома, что было в 11-м часу утра, а не в 4 часа пополудни, как говорил Баранов.
Баранов, состоя градоначальником в С.-Петербурге в самое смутное, тяжелое время, отличался невозможными распоряжениями по полиции, ни к чему не ведущими и никакой пользы не приносившими; так, между прочим, он установил заставы из войск гвардии на всех въездах в Петербург, и на этих заставах прописывали в книги паспорта со всеми подробностями всех проезжающих в столицу, что было сделано с целью задержания важных политических преступников, революционеров и социалистов. Книги дошли до ужасающих размеров, задержки проезжающих были громадные, недовольство народилось огромное, а в результате ни один не был задержан революционер, а задерживались пропискою видов чухны, привозившие в столицу масло и картофель. Это обстоятельство, кажется, и послужило причиною увольнения его от должности и через жалобы гвардейских офицеров, изнемогших над пропискою паспортов в книги на заставах.
Баранов прославил себя и казался большим либералом, а между тем, по его распоряжению, в секретном отделении, находившемся в его ведении, был сделан в комнате темный карцер, изображавший из себя мешок конусообразной формы, в который свет проникнуть не мог; в этом карцере помещали лиц, от коих желательно было получить откровенные показания по политическому делу, каковых никогда не достигали и достигнуть не могли. Этот карцер я не только что видел, но был в нем внутри для ознакомления с внутреннею обстановкою и порицал подобный прием.
В конце февраля месяца 1881 года прибыл ко мне в Киев посланный от графа Лорис-Меликова бывший почтовый чиновник, фамилию которого забыл, но он состоял управляющим почтовою частью в Харьковской губернии, когда граф Лорис был харьковским генерал-губернатором, а когда граф Лорис сделался начальником Верховной распорядительной комиссии, то этот почтовый чиновник был взят для поручений в комиссию или в члены ее. Этот чиновник, сколько помнится мне, по фамилии Завилейский, явясь ко мне по предложению графа, должен был узнать от меня, какие именно необходимо предпринять меры для восстановления прерогатив монархической власти по всей империи. Как всегда, все командированные из С.-Петербурга чиновники являются в провинциях к должностному лицу, от которого им нужно и необходимо получить нужные сведения, и просят прежде всего составить «записочку» по предлагаемым вопросам, а затем, по получении подобных записочек, с благодарностью уезжают. Взялся я поневоле за составление этой «записочки», на что просил несколько дней, как вдруг последовало 1 марта, весть об убийстве императора Александра II унесла из Киева названного почтового чиновника Бог весть куда, и я его никак не мог разыскать в городе Киеве; одно дознал, что 1-го же марта вечером выбыл из города, не отметившись, куда именно. Так «почтарь» и исчез, благодаря чему мне не пришлось составлять «записочки».
